«Еще как отравился», — подумал Виктор Аркадьевич, а вслух сказал:

— Кто-то атаку отбивает, а ты сидишь, руки ниже колен. У тебя же винтовка при себе, помог бы друзьям. Им твоя помощь сейчас ой как нужна.

— Не могу… — натужно произнес солдат. — Ведь по правде-то я дезертир. Сбежал я с фронта, понимаешь? А что с оружием сбежал, так это еще хуже.

— Кто сбежал? Куда? Ты сейчас на третьей линии обороны, выполняешь важное поручение. Сам видишь, какой ворох дров наколол. Мне пришлось бы неделю мудохаться, а теперь у меня баня готова, хоть сейчас затопляй. Вернешься в часть, доложишь по всей форме: в грязи сидеть не будем, в тылу имеет место банно-прачечный комбинат.

— Точно, так и скажу!

Несостоявшийся дезертир поднялся из-за стола. Свой автомат он держал не как деревяшку, а как положено держать оружие. Двумя пальцами осторожно выбрал в мисочке самую большую черничину.

— Бери еще, — предложил Виктор Аркадьевич.

— Мне хватит. Да и на позицию пора. А тебе… вам — спасибо. Вправили мозги, а то как наваждение какое нахлынуло.

— Так оно и было. Наглотался лепунского дурмана. А тут — полчаса чистой жизни, и в голове просветлело. Желаю удачи, и чтобы война закончилась поскорее, но не бегством, а победой.

Первый пациент ушел, Виктор Аркадьевич даже не понял, куда и каким образом. Зато скоро стало ясно, в чем состоит его работа. Встретить человека, попавшего под удар незнакомого оружия, вызывающего острый приступ безразличия, и дать ему возможность прийти в себя. Ведь все контуженные когда-то пришли на войну добровольцами, их было нетрудно привести в норму. Кому-то было достаточно выспаться на сеновале, кому-то сходить на подобие охоты со своим ружьем, а вернуться никого не подстрелив, зато с полным мешком боровиков. Большинство выздоравливали за день или два, хотя Константин по прозвищу Шумок прожил под присмотром Виктора Аркадьевича целую неделю. Каждое утро он брал самодельную удочку и отправлялся на рыбалку. Ни реки, ни озера поблизости не было, имелся только худосочный ручеек, никакой рыбы в котором ожидать не приходилось. На этом ручье неподалеку от деревни была устроена запруда из замшелых камней. Там поток разливался, образуя не то озерцо, не то лужу размером десять на двадцать пять метров и глубиной метра полтора. В этом водоеме водились карасики, которых Шумок вылавливал к восторгу бабы-Клавиного кота.

По счастью, Шумок пришел в чувство прежде, чем водоем, носивший звучное имя Пахомова купальня, окончательно обезрыбел.

В скором времени Виктор Аркадьевич уверился, что вполне освоил новую работу. Тут жизнь и стала подкидывать один сюрприз за другим.

Вновь появился Котыч, но на этот раз из «Неспешной помощи» выгрузили носилки, на которых без сознания лежал раненый пехотинец. Закрытые глаза, серое запрокинутое лицо; не надо быть врачом, чтобы понять, насколько тяжело состояние больного.

Следом за Котычем из машины показалась худая и бледная женщина. Она хотела взяться за ручки носилок, но Виктор Аркадьевич ей не позволил и на пару с Котычем втащил носилки в дом.

— Лизочка, койку приготовьте, — негромко сказал Котыч, — вот здесь, в маленькой комнатке.

Лиза побежала к машине, а Котыч негромко и торопливо пояснил:

— Лиза у нас медсестра. Над кроватью розетку вызова поставим, понадобится — она придет.

— Каким образом?

— Она умеет. Дело в том, что она — тень. В реальной жизни у нее ребенок тяжело болен, его и на полчаса бросить нельзя, поэтому Лиза в добровольцы пойти не может. А сердце ноет, хочется помогать всем. Вот и получился этакий карамболь. Она осталась там, а сюда пришла ее тень. Любви у Лизаветы хватает на дочку и весь мир в придачу. Понял теперь, чем тень живого человека отличается от тени, что оставляет лепун? Только по душам с ней разговаривать не надо, не поймет. Делом поможет, а высокие материи не по ней.

Виктор Аркадьевич глаза проглядел, пытаясь понять, что в Лизавете особенного, но ничего не обнаружил. Она исполняла обязанности сиделки, немногословно отвечала на прямые вопросы и, насколько можно судить, никогда не начинала разговор сама. Есть в русском языке такое выражение: одна тень осталась. Лизавета и была такой тенью.

Раненый боец носил зоологическое прозвище Тапир и настоящее имя — Роман, хотя сейчас ни имя, ни прозвище ему не были нужны. Роман-Тапир лежал, не реагируя ни на что, лишь чуть заметное дыхание указывало, что он жив. Зачем его привезли на третью линию, Виктор Аркадьевич не понимал.

Котыч осторожно принялся обрабатывать рану. Багровый, сочащийся сукровицей рубец тянулся через всю грудь и часть живота.

— Внутри мы ему все заштопали, как следует быть, — бормотал Котыч, омывая рубец желтым раствором. — Ты бы видел, что там было, а теперь как отлично заживает. Через денек в память придет, через пару дней начнет потихоньку вставать. Но до тех пор будешь каждое утро шрам промывать и смазывать вот этой мазью. Если самому трудно, зови Лизавету. А уколов в нашей лечебнице не делают. Почему, сам не знаю. Возможно, оттого, что среди добровольцев много подростков, для которых укол страшнее вражьей пули. В случае, если у больного начнется жар, вызывай меня, но думаю, все будет в порядке. Сейчас главное, чтобы он в сознание пришел не в больничной палате, а здесь, где от пустодушия спасают. У лепунов новое оружие объявилось, парни его прозвали «пиломет». Он разом и по телу бьет, и по душе, не знаешь, за что хвататься. Ромку крепко зацепило.

— Вытащим, — уверенно сказал Виктор Аркадьевич. — Вдвоем чего не вытащить.

Лизавета сидела возле постели, гладила Ромку-Тапира по щеке бесплотной рукой.

— Она скоро уйдет, — пояснил Котыч. — В госпитале перевязки начинаются, но сюда, пока Тапир без сознания, тоже будет заходить. А тебе желаю удачи.

Как и предсказывал Котыч, Тапир очнулся на третьи сутки, но еще довольно долго был слаб. Подолгу сидел, грелся на солнышке, хватался помогать Виктору Аркадьевичу в его делах, но надолго сил не хватало. Зато и пофигизма, вызванного лепунской отравой, в нем было не заметно.

По средам в деревню приходила автолавка. Останавливалась напротив тети-Клавиного дома, призывно гудела. Давно минула эпоха, когда автолавка не привозила ничего, кроме макарон, хлеба и кильки в томате. В современных автолавках набор продуктов не чета былым, и потому очередь идет медленно: старухи придирчиво выбирают, купить ли им сарделек или шпикачек, и традиционно берут две штучки — куда им, убогим, больше. Склок, кто за кем стоял, у автолавки не бывает, а Виктора Аркадьевича так и вовсе