Я прикусила губу и спросила едва слышно:

– И тогда… дверь откроется? Вы сможете это сделать, совершив путь от моих воспоминаний к воспоминаниям миссис Уиткомб?

– Если хочешь разжечь огонь, нужно запастись топливом. Согласны?

Я молча кивнула, не вполне понимая, что он имеет в виду.

– Кстати, пленки на этой катушке совсем немного, – предупредила Сафи, указывая на железную коробку, лежавшую на коленях Сидло. – Минут на десять, не больше. Так что, если возникнет какая-то накладка, мне придется сгонять в студию и привезти еще.

Саймон метнул в нее удивленный взгляд:

– Сколько же у вас этого барахла?

– Не так уж много… – начала Сафи и тут же осеклась, потому что Сидло вскинул руку.

– Десяти минут более чем достаточно, мисс Хьюсен, – заверил он.

– Отлично, – кивнула Сафи. – Какие-нибудь еще распоряжения, прежде чем мы начнем?

– Надо выключить свет, – сказал Сидло. – Повсюду.

– Вы уверены? – подал голос Саймон, стоявший теперь за спиной Сидло. – Насколько мне известно, съемка в темноте делает изображение трудно различимым.

– На этот счет вряд ли стоит волноваться, мистер Барлингейм, – возразил Сидло. – Ничего видимого в буквальном смысле на пленку записано не будет. В данном случае камера – это я. Изображение проходит через меня и попадает на пленку, которую я держу в руках. Но насколько я понял, вы считаете, что все это – полная ерунда, и какая тогда разница, оставим мы свет включенным или выключенным?

– Хороший вопрос, – усмехнулся Саймон, но я бросила на него классический умоляющий взгляд, говоривший «дорогой, просто прими все как есть, и не надо спорить». Вняв моей безмолвной просьбе¸ он воздержался от дальнейших саркастических комментариев. Я села так, чтобы Сидло мог взять меня за руку, Сафи выключила свет в гостиной. Саймон обошел квартиру, проверяя, не горит ли свет в спальне, ванной или комнате Кларка. Квартира постепенно погрузилась в сумрак, лишь холодный свет позднего осеннего утра просачивался сквозь щелочки в жалюзи.

– Темнота почти полная, – сообщила я ста-рику.

– Превосходно. – Он закрыл глаза и опустил голову. Его дыхание замедлилось, приобрело спокойный ритм. – Мисс Кернс, не отпускайте мою руку. Мисс Хьюсен, прошу, продолжайте запись. Если увидите что-то необычное, сразу скажите мне.

– Конечно. А в каком смысле… необычное?

– Если увидите, сразу поймете. – Сидло повернулся к Саймону. – Мистер Барлингейм, будьте любезны, проследите, чтобы нас не побеспокоили до завершения процесса.

– Но что я должен…

– Просто встаньте у двери, и все. Будьте начеку. Не позволяйте никому входить сюда после того, как мы начнем. Иначе результаты могут быть катастрофическими.

Саймон вопросительно взглянул на меня, словно ожидая – я подам какой-то знак, что старик шутит. Когда никакого знака не последовало, он покорно кивнул:

– Понял.

Направляясь к входным дверям, он прошел мимо меня.

– Вы даже не взглянули в его сторону, – после рассказывала Сафи. Вы вообще ничего не видели… Все ваше внимание было поглощено стариком. Вы буквально пожирали его глазами, словно надеялись разглядеть, что происходит у него внутри. А ваш муж, он держался храбро, но если присмотреться, видно было, что ему не по себе. Чем-то он напоминал потерявшегося малыша, который вдруг понял, что мамы и папы рядом нет. Саймон уже не был похож на себя. Вы понимаете, о чем я?

О да, конечно, понимаю. Но я этого не видела. Не знаю, что я видела тогда. Не могу вспомнить, даже во сне. В отличие…

(от многих других вещей, очень многих других вещей)

– Я начинаю, – произнес Сидло.

Вы наверняка думаете, что слепота – это тьма. Иногда так и есть. Чаще всего так и есть. Но не всегда.

Когда я очнулась в больнице Святого Михаила с призрачным голосом миссис Уиткомб в ушах, ее невесомой ладонью в руках, мир вокруг меня был горячим и ярким, невероятно ярким. Можно сказать, он воплощал идею яркости без всяких дополнительных эффектов. Иными словами, мир заливала краснота, в которой отсутствовали другие оттенки. Впоследствии я обнаружила: интенсивность этого свечения то усиливалась, то ослабевала, причем без всякой связи с временем суток. Порой в полночь перед глазами у меня стоял немигающий свет, беспощадный, как свет единственной лампочки в тюремной камере, а в полдень мир за пределами моей головы становился тусклым и сумрачным.

– Истерическая слепота, – произнес бестелесный голос доктора Харрисона, и я, плывущая в беспредельном красном мареве, брошенная всеми, вцепилась в этот голос, как в спасательный круг. – Начало, как и всегда у вас, внезапное. Принимая во внимание потерю памяти, возможно, имел место судорожный приступ. Фрейд называл расстройства подобного типа конверсионными – видимые неврологические симптомы, соматическую причину которых не удается выявить. Иными словами, психический стресс преобразуется в физические неполадки.

– Так, значит, причина у меня в голове?

– В какой-то степени да. Мозг, реагируя на стресс, отключает какую-либо функцию организма или ухудшает ее работу, тем самым облегчая чувство тревоги, которое испытывает пациент.

– Откровенно говоря, я не чувствую особого облегчения.

– Разумеется, нет. Вы и не должны его чувствовать.

Доктор Харрисон явно не собирался проливать надо мной слезы. Слава Богу за то, что он послал мне именно такого врача. Слава Богу, что этот человек не позволял мне жалеть себя. Его сарказм оказался тем спасительным дном, от которого я смогла оттолкнуться. Не имей я такой возможности, было бы еще хуже.

Доктор сообщил, что мне снова сделали МРТ, провели все те исследования, что и в прошлый раз, плюс те, которые в прошлый раз были сочтены излишними. В результате выяснилось, что я вполне здорова, никаких заболеваний – за исключением того, что я ни фига не вижу, – у меня не наблюдается. Слушая его, я думала о бедном Дереке Джармене и его последнем фильме «Синева». Мне отчаянно хотелось увидеть свой собственный цвет, любой цвет, кроме красного и черного.

Слепой кинорежиссер – это глупая шутка, верно? Ирония судьбы. А слепой кинокритик – шутка еще более дурацкая…

– Какой прогноз? Лечение? – спросила я. Харрисон не спешил с ответом, вероятно, обдумывая, как его лучше сформулировать. – Или… неужели я навсегда?..

– О, нам не дано знать всего, – ответил он, не дав мне договорить. – Не забывайте, я всего лишь врач, а не оракул. Что касается лечения, тут все ясно: физиотерапия, трудотерапия, которая поможет вам приобрести навыки, необходимые в повседневной жизни. Лечение сопутствующей депрессии, если она имеется, а насколько я могу судить, у вас она имеется. Согласны? – Я кивнула. В горле вспух ком, бесполезные глаза горели. – Что касается прогнозов…

– Доктор, прошу, говорите откровенно!

– Принято считать, что у