– Хорошо, – изрек он. – В конце концов, есть еще ребенок, о котором нужно подумать.

– Откуда вы…

– Потому что вы пришли сюда, ко мне. Вас привело отчаяние. Если бы речь шла только о вас самих, отчаяние не было бы таким сильным. Значит, есть кто-то еще, кого вы оба любите больше, чем самих себя.

– Да, у нас есть сын, – пробормотала я. – Он… особенный ребенок. Такой, как Хайатт Уиткомб.

– Он тоже видел Ее?

Я прочистила горло и посмотрела ему в глаза:

– Думаю, да. Видел.

– Но он не понял, что видел, – быстро вставила Сафи. – И никогда не поймет. Он не знает, как с ней нужно говорить. Не знает, что она от него хочет. Если она вообще чего-нибудь хочет.

– О, Она хочет всегда… Но чего именно? Этот вопрос задала мне миссис Уиткомб при первой встрече. Некоторые… сущности… просто хотят, чтобы их увидели. Об этом мы много говорили с Кэтрин-Мэри, когда только познакомились. Но Она, Госпожа, являвшаяся миссис Уиткомб… В благодарность за свое внимание она хочет большего, гораздо большего. За дары, полученные от нее, приходится платить дорогой ценой, вне зависимости от того, желанны эти дары или нет. – Сидло засмеялся дребезжащим надтреснутым смехом, напоминавшим хруст яичной скорлупы. – Говорят, все музы жестоки. Но по части жестокости Она не знает себе равных. По крайней мере так утверждала миссис Уиткомб, и у нее имелись для этого веские основания.

– Хайатт был той дорогой ценой, которую пришлось заплатить миссис Уиткомб? – спросила я.

– Она была в этом уверена, да. Это была… одна из причин. Самая понятная.

– Госпожа Полудня коснулась его еще в материнской утробе. Там, в поле. Сделала своим избранником.

– По словам Айрис, она долго не хотела этого признавать, – кивнул Сидло. – Но потом Хайатт исчез, и она поняла, что больше нет смысла себя обманывать. Чем утешаться напрасными надеждами, лучше действовать в соответствии со своими худшими опасениями.

Полностью согласна, пронеслось у меня в голове. За этой мыслью последовала другая: Саймон никогда с этим не согласится. Он просто не сможет.

– Так все-таки чего хочет этот чертов призрак? – требовательно спросил Саймон, скрестив руки на груди. Сидло лишь пожал плечами.

– Поклонения, – проронил он. – Это все, что ей удалось понять, пока не настал конец.

– Так я и знала, – пробормотала Сафи.

На пленке, хранящейся в институте Фрейховена, доктор Эббот протягивает руку, сжимает руку Сидло и выражает готовность сосредоточиться на некоем образе, который возникает в его сознании. Разумеется, испытуемый ничего не может знать об этом образе. Сидло тем временем неотрывно смотрит на магнитную ленту, которая разматывается внутри камеры. То, что происходит дальше – мысленный образ буквально обретает форму на глазах у зрителя, полностью вытесняя из кадра Сидло и доктора Эббота, – весьма напоминает визуальные опыты по воссозданию данных, полученных при МРТ мозга. Детали, разумеется, искажены, но форма их сохранена и поразительно узнаваема. Степень этой узнаваемости, несомненно, куда выше, чем в экспериментах по дистанционному видению прошлого. Начнем с того, что изображение получается многоцветным, а не черно-белым, размытым и колеблющимся, как на МРТ больного энцефалитом, представляющего ту часть циферблата часов, которую способен сохранить его воспаленный мозг.

Еще сильнее впечатляет четкость, с которой Сидло воспроизводит все мельчайшие подробности, сохраненные чужим чувственным опытом, создает крошечное окошко, ведущее в тот самый момент: статичный кадр, выбранный из кучи материала, один-единственный момент, отобранный из взаимосвязанной, неостановимой бесконечности. Вместо поверхностного обзора Сидло словно погружается глубоко под поверхность воспоминания; мы не столько видим пляж, сколько ощущаем приятное прикосновение теплого песка к босым ступням. Лицо спутницы доктора размыто, но мы чувствуем запах ее пота, чувствуем, как мягкие волоски на тыльной стороне женской руки щекочут кожу мужчины. Мы не столько видим море, сколько слышим шум волн и ощущаем на губах вкус соли. Более того, мы чувствуем, что радость этого солнечного дня, пронизанного взаимной близостью, отравлена предчувствием скорой потери.

Потом следует пауза, во время которой доктор Эббот, должно быть, просматривал результаты опыта. Когда мы снова его видим, нетрудно заметить, что он потрясен до глубины души, в то время как Сидло… остается таким же, как прежде. Почти скучающим, как будто ему надоели собственные способности, и от постоянного контакта с неизъяснимым он стал огрубевшим и бесчувственным.

Доктор Эббот: Господи боже, поверить не могу… Да, это невероятно, абсолютно невероятно. Но каким образом… (Заметив взгляд, брошенный на него Сидло) Впрочем, я понимаю… вы сами не знаете…

Сидло: Скажем так, я знаю не все.

Доктор Эббот: Именно такими опытами вы занимались с миссис Уиткомб?

Сидло: Да, примерно. Она хотела запечатлеть образ на пленке – кинопленке, покрытой нитратом серебра. Ее любимый носитель. Хотя к тому времени были доступны и другие материалы.

Доктор Эббот: Любопытное предпочтение, учитывая ненадежность этой пленки.

Сидло: Промышленная алхимия, вот как она это называла. Я ничего не смыслил в подобных вещах, пока она мне не объяснила. Нитрат серебра – один из самых важных ингредиентов в процессах, с помощью которых можно получить лунный каустик, или ляпис инферналис, который алхимики называли адским камнем. Серебро можно сублимировать, растворяя его в азотной кислоте, в результате получается аква фортис – сильная вода. При испарении раствора в осадок выпадают кристаллы, которые при нанесении на органическую основу – например, бумагу – обретают фоточувствительность и оставляют мельчайшие серебристо-черные частицы на любой области, подвергшейся воздействию света. А если добавить в раствор обычную соль, он превращается в хлорид серебра – второй важнейший ингредиент, без которого было бы невозможно изобретение фотографии. Лунный каустик отражает – и притягивает – свою противоположность.

Доктор Эббот: Притягивает? Что именно?

Сидло: Вы хотите узнать, какое воспоминание хотела запечатлеть миссис Уиткомб?

Доктор Эббот: Да.

Сидло: Она никогда мне об этом не говорила. В этом не было нужды: я извлек воспоминание из

ее головы, как это только что произошло с вами. Позволил ему протечь через меня, стать видимым, запечатлеться на катушке пленки. Воспоминание въелось в серебро. (Пауза) Я не знал, что она видела. Ви`дение, которым я обладаю, не отменяет моей слепоты. Даже если бы я обладал способностью смотреть чужими глазами, я бы не знал, на что смотрю. Но я помню, что ощущал в те мгновения, потому что эти ощущения были очень сильны. Они до сих пор со мной.

Доктор Эббот: Опишите их.

Сидло: Лежу в высокой траве. Она щекочет мне кожу. Щекочет повсюду. Насекомые … Я слышу стрекотание цикад, очень громкое. Жарко. Вокруг другие