Старуха снова помолчала, потом, словно превозмогая себя, начала говорить:

- Если отсюда подниматься, там дня через три вырубка будет…

Иванов подавился дымом, ему в один миг стало понятно, куда клонит старая Ульяна. И странная оговорка насчёт матери Кирилла, которая мужа потеряла, а потом и сама… что? Не умерла.

- Есть вырубка, - подтвердил он. – И знаю, о ком вы говорите.

- Неужто, видел? – встрепенулась старуха.

- Не только видел, - сказал он, ожидая реакции. – Мария больше никому не навредит.

Ульяна вздохнула, как ему показалось, с облегчением.

- Отмучилась, значит, - сказала она и замолчала.

- Отмучилась, - подтвердил Иванов и тут же добавил: - мне по долгу службы положено и чудовищ убивать. Да только поздно, она одного человека точно убить успела, может, и больше. Как так вышло?

- Знаю, моя вина, - признала старуха и осторожно промокнула уголки глаз платком. – Не смогла я тогда.

- Откуда вообще всё взялось?

- Да, кто же его знает. Упыри – это редкость, а тут прибыл один и в первую ночь по деревне пошёл. Его застрелить умудрились, потом сожгли. Ну, не намеренно, он от казаков убегал, в сарай забрался, его и подпалили. Сгорел не целиком, да только тогда уполномоченный заявился, труп осмотрел и велел колом забить и сжечь уже до конца. И двоих, что он насмерть выпил, тоже сожгли, они могут встать, а могут и нет.

- А Мария?

- Мне она только через два дня открылась, когда поздно было. Мол, укусил проклятый, выпил крови немного, а потом сбежал. Лечить такое трудно, а с ней плохо было. Спать не могла, свет дневной мешал, видения были, голоса в голове. Когда невмоготу стало, я её увела, вроде как, травы пошли собирать, мы с ней часто ходили. Кирюшку-то малого соседям оставили. Далеко ушли, я тогда ещё крепкая была, вот и…

Она вздохнула и снова вытерла глаза.

- Её можно было вылечить?

- Не знаю, нет у меня готового средства, болезнь редкая. Сейчас думаю, правильно было её уполномоченному отдать, не зверь же он, не стал бы живую колом тыкать… глядишь, увёз бы на север, там учёные какие в клетку посадят, да изучать будут. Её не вылечат – так хоть с другими поймут, что делать.

- А вы что сделали?

- Первым делом от людей увела, забрались мы в глухомань, я её покойного мужа револьвер взяла, пользоваться умею, от зверей и… от неё, если понадобится. А ей всё хуже, отвары мои не помогают, в сумерках идёт, а как солнце встанет, так ноги у неё подкашиваются, ночами привязывать пришлось. Вампир он ведь не вдруг в силу приходит, новому-то трудно, магию их не разумеет. Потом, когда человек пять-шесть высосет, тогда и сила в нём проснётся. Ночью одной задремала я, потом глаз открыла и вижу, что ползёт она ко мне, верёвки рядом лежат. Успела оружие достать, она меня когтями полоснула, а я из револьвера в грудь ей. Слаба была она тогда, настоящему кровососу выстрел нипочём, того, что её обратил, раз двадцать подстрелили, а он всё бегал. А Мария моя сникла. Пыталась за мной ползти, да тут уже и солнце встало. И поняла я тогда, что всё, никто ей больше не поможет, не моя это дочь. Понять-то поняла, но… не смогла. Зарыла в могилу поглубже, камнем придавила, молитвы читала, заговор наложила, думала, может, не выйдет.

- А как объяснили селянам? Куда она делась?

- Медведь задрал, - старуха всхлипнула. – У меня следы от когтей, стало быть, сама смогла отбиться, а дочку не уберегла. Поверили все, а я… чего стоило тогда кол вбить и тело сжечь, а не смогла. Лет через семь туда мужики направились, лес валить, строительство намечалось. Я, когда узнала, куда пойдут, хотела отговорить, мол, место нечистое… не послушали. Они потом вернулись перепуганные, одного насмерть, второго так же, слегка укусила. Видать, хотела себе друга, трудно одной. Но мужики ушлые, товарища своего, живого ещё, колом забили, в лодки попрыгали и обратно. Учёные уже, знают, что за тварь. Больше туда и не ездили, охотники разве что, но и те у вырубки не останавливались.

Некоторое время они молчали.

- Ты, если нужно, докладывай своим, я готова и в тюрьму, но хоть знать буду, что Мария отмучилась, да и мою ошибку ты исправил. Столько лет грех в себе таскать тяжко. Скоро бог меня призовёт, что я ему скажу?

- Ему всё, как есть говорить лучше, - невесело усмехнулся Иванов. – А тюрьму, бабушка Ульяна, ты сама с собой половину жизни носишь. Нечего тебе в тюрьме делать. Людей жалко, да их уж не вернуть. Но я всё же думаю, что стоило и мне её скрутить и на север свезти. Глядишь, там бы нашли ответ, и лечение придумали.

- После стольких-то лет?

- Она зверем не стала, в последний момент, когда я уже кол забивал, глаза у неё нормальные стали, сама меня просила убить, мол, устала, не могу больше.

Ульяна снова всхлипнула.

- Она это… узнаю её, добрая была всегда, мухи не обидит. За что ей такое наказание?

- Скоро спросите, - сказал Иванов, вставая на ноги. – И ты и она.

- Спросим, - согласилась старуха. – Подожди, Михаил Григорьевич, дай благословлю тебя.