– Милтон, вы никуда не пойдете!

– Я уже несколько лет пытался найти какие-нибудь доказательства, и вот наконец хоть что-то. Я не смогу уйти отсюда без фотографии.

– Она не стоит того, чтобы так рисковать, – сказала Блю.

– А кто ты такая, чтобы говорить мне, ради чего стоит рисковать, а ради чего нет? Ты, которая сбежала в этот чертов лес, которая вернулась сюда, тогда как могла бы вырваться отсюда? Ты ничего в этом не смыслишь, ты не знаешь про Джесс, Маркуса и Мари, и… – Милтон осекся. Ухватившись за туалетный столик, он принялся кашлять, прижимая правую руку к груди. Блю погладила ему спину, успокаивая его, стараясь утешить его так, как Девлин часто утешал ее саму. Милтон разом превратился в женщину, убившую своего престарелого отца, в жертву домашнего насилия, в мужчину, скорбящего по своему умершему сыну; он превратился во всех тех людей, которые прошли через жизнь Блю, испытывая такие чувства, каких она сама никогда не испытывала.

– Я это сделаю, – решительно заявил Милтон, когда кашель прекратился. Слезы увлажнили его щеки, собравшись в складках в уголках губ.

– Все в порядке, – сказала Блю. – Все в порядке.

Покачав головой, Милтон схватил ее за обе руки, и она почувствовала, что держит его, что, если она шелохнется, он упадет; она прочувствовала его всего, целиком, полностью.

– Это я виноват, – пробормотал Милтон. – Это я во всем виноват!

– Расскажите, как все было, – сказала Блю.

Десятые годы

Дверь у него за спиной осталась открытой, и Джеймс не хотел ее закрывать. Ему казалось, что это бы стало слишком официальным заявлением, хотя он сам не мог сказать, что это было бы за заявление. На полочке в прихожей с зарядкой для сотового телефона лежала записка, которую неделю назад оставила Мари: «Элоди Коул, служба опеки Бирмингема», и номер телефона. Джеймс видел, как его жена, прижимая правым плечом телефон к уху, записала данные той, кому они сообщат о Маркусе и Джесс. Рука у нее дрожала.

– Пока что мы не станем это делать, – сказала она Джеймсу, закончив разговор по телефону. Голос ее прозвучал сдавленно. Мари посмотрела на листок с именем и номером телефона, и у нее затряслись плечи. Джеймс крепко ее обнял.

– Пока что не надо, – подтвердил он. – Дадим Маркусу еще неделю, посмотрим, как он справляется.

– Если он еще раз оставит Джесс на ночь одну…

– Он знает, мы его уже предупреждали.

– Если он забудет покормить ее ужином или продаст продукты, которые мы ему дали…

– Тогда мы обратимся в опеку.

– Джесс не захочет отправляться в детский дом.

– Маленькие дети не понимают, что для них лучше.

– Может быть, Маркус больше не притронется к наркотикам. По-моему, на этот раз он настроен решительно.

– Да, будем на это надеяться, – согласился Джеймс.

Он снова мысленно прокрутил это перед глазами: он словно увидел со стороны, как обнимает жену, лелея надежду, отчасти являющуюся мечтой, отчасти – банальной пошлостью. Джеймс решил для себя попозже вернуться к этому моменту. Он растворится в своем воспоминании и останется в нем. Крепко обнимет Мари и не отпустит ее.

Сейчас Джеймс стоял в прихожей один, неподвижно. Он не стал зажигать свет, не закрыл за собой дверь. Одежда на нем была грязная и мятая, на подбородке белыми и бледно-серыми клочьями выросла щетина. Джеймс пришел домой, окутанный тем же самым оцепенением, которое испытал, когда умер его отец.

По бетонному коридору разнесся звук спешащих шагов. Джеймс понял, что ему нужно двигаться, но остался стоять на месте.

– Где ты был? – окликнула его сзади девочка, и Джеймс наконец очнулся. Он перевернул лежащую на полке записку, так, чтобы Джесс не смогла ее прочитать, чтобы она не увидела, что Мари взяла контактные данные социальной работницы, после того как дала Джесс слово, что никуда не будет звонить.

– Привет, привет, привет! – Голос Джеймса прозвучал хрипло, в нем не было искренней радости, но он обернулся к девочке и кое-как скривил губы в улыбке. Джесс вприпрыжку влетела в прихожую, обвила его тонкими ручонками за талию и прижалась к нему щекой. Она состояла из одних только длинных волос, худеньких конечностей и грязного личика. Положив руки на ее теплую спину, Джеймс ощутил под ребрами слабые удары сердца.

– Где ты был? – снова спросила Джесс, отпуская его. Она прошла в гостиную и села в любимое кресло Мари. Джеймс с трудом поборол желание вытащить ее из кресла, прежде чем ее запах перекроет последние следы его жены, задержавшиеся в тканой обивке. И он подумал, что теперь это его кресло. И квартира эта теперь его квартира. И кухня тоже его.

И кровать. Эта кровать, эта кровать, о боже, кровать тоже его. Теперь она принадлежит ему одному.

– Где Мари? – спросила Джесс. Она пнула ногой ковер, и если бы Мари была здесь, она бы ее отчитала и сказала разуться.

– Разуйся, милая моя, – сказал Джеймс, слабым, хриплым голосом человека, чья душа состарилась раньше, чем тело. Он по-прежнему стоял в прихожей. Дверь в спальню была распахнута настежь.

Разувшись, Джесс аккуратно поставила туфли под кровать.

– Умница, – похвалил ее Джеймс. Ему казалось, что колени вот-вот подогнутся под ним. Он недоумевал, как ему удалось подняться в автобус и выйти из него, как он дошел до двери квартиры. Не в силах понять, как ему удалось оторвать руки от Мари; и вот теперь он поднял руки к лицу, стараясь уловить ее запах, исходящий от ладоней, от пальцев, но он почувствовал лишь запах чистящего средства из больницы с нотками выхлопных газов с улицы.

– Почему ты нюхаешь свои руки? – спросила Джесс. Положив руку на спинку кресла, она опустила на нее щеку. В уголке ее глаза желтел комок слизи. – Где Мари?

– А ты мыла сегодня лицо, Джессика Пайк? – спросил Джеймс. Грязь обосновалась в складках на шее девочки, образовав черный кружок под подбородком.

– Сегодня утром Маркус помог мне его вымыть. – Девочка смотрела на свою руку, а не на Джеймса.

– Ты уже ужинала? – спросил Джеймс. Он по-прежнему стоял у полки в прихожей, глядя на перевернутую записку, вспоминая номер телефона и ручку в дрожащих пальцах жены, старающейся совладать с собой.

Не отрывая взгляда от своей руки, Джесс рассеянно принялась соскребать с локтя старую коросту.

– Маркус покормил меня перед тем, как уйти. Где Мари?

– Что ты ела?

– Бобы с тостом, – сказала Джесс, широко раскрыв глаза. – Это приготовил мне Маркус. Честное слово!

– Ну хорошо, хорошо, – примирительно произнес Джеймс. – Куда он ушел?

– В клинику. – Девочка продолжала соскребать коросту с локтя. Поскольку ноги у нее были босые, было видно, что она подгибает пальцы. Глядя на нее, Джеймс почувствовал, как оцепенение трескается. Он подумал обо всех тех словах, которые ему хочется удалить из лексикона Джесс, словах, которые не должна понимать девятилетняя девочка: