Шрифт:
Закладка:
Даня назвал водителю свой адрес.
Как только они выехали из аэропорта, Инфанта заявила:
— Я еду домой!
Обратившись к таксисту, отчеканила название деревни, подле которой располагался ее коттеджный поселок.
— Так логичней сначала вас завезти, — недовольно отозвался водитель, — а потом уже в центр.
Она пожала плечами:
— Если логичней — тогда везите меня.
— Ты решила домой? — будто бы удивился Даня. — Почему?
Его голос был насквозь пропитан фальшью.
— Дел много с утра, — уклончиво ответила она.
Несколько раз по дороге он все тем же фальшивым тоном пытался вывести ее на разговор.
— Я так благодарен тебе за эту идею! Чудесно отдохнули! — кривлялся он, перебирая в своей потной руке ее вялые пальцы.
Не желая утруждать себя ответом, она угрюмо молчала, уставившись в темноту за окном.
Там мелькали вывески-слова: «Ковры», «Медицинский центр», «Кухни», «Мир цветов».
Мещанское счастье, мелькая за стеклом неоновым светом, оставалось далеко позади.
Пробок не было, и усталый таксист, шмыгавший простуженным носом, бессовестно нарушая скоростной режим, быстро домчал их до поселка.
Когда машина притормозила у шлагбаума, Инфанта включила подсветку, залезла в сумочку, проверила наличие паспорта, кошелька и ключей.
— Оказывается, ты живешь совсем недалеко от города! — Даня не сводил с нее нахально-выжидающего взгляда.
Она достала мобильный и набрала номер КПП.
— В сорок второй подъехало такси. Девять пять шесть. Да, Перетятько.
Даня натужно расхохотался:
— Так ты — Перетятько?!
— Конечно, нет.
«Скот… Даже не удосужился запомнить мою фамилию! Ведь я называла ее в отеле при регистрации и при выезде! И даже из любопытства не заглянул в мой паспорт!»
— Если до ЗАГСа дело дойдет, тогда и выясню! — попытался отшутиться он.
Под хриплый лай соседской собаки припарковались у дома.
Даня вышел из машины и вытащил из багажника чемодан.
Широко расставив ноги, огляделся по сторонам.
Поселок был не элитным, но вполне благоустроенным.
— Ну, что… Сегодня не напрашиваюсь, раз тебе так сильно нездоровится, да и мне лучше отдохнуть… Может, уик-энд у тебя проведем? Классно же, природа!
— Посмотрим! — Она перехватила ручку чемодана. — Спокойной ночи.
Уж было развернувшись, спохватилась и издевательским тоном уронила:
— За такси-то заплатишь?
— Само собой, — как будто даже обиженно отозвался он и для проформы прильнул губами к ее рту.
В нос ударил скверный запах его перегруженного алкоголем и самолетной едой желудка.
Быстро оторвавшись от него и сделав пару шагов по направлению к калитке, она вдруг услышала: «Злобная, перезрелая, недотраханная по жизни баба… Чисто моя мать… Те же поджатые губы, те же мудовые обиды на ровном месте. Ни слова, сука, в простоте! И чуть что — сразу спекулировать здоровьем. Ненавижу! Молодость давно прошла, а она все принца ждет. Хотя сама давно не принцесса. Еще пытается быть продвинутой! Минет мне как великое одолжение сделала! Какая, блядь, непристойность! Радовалась бы, дурында, что кто-то еще дает!»
Инфанта резко развернулась.
Даня уже садился в машину.
Сомнений не было.
Теперь она его «слышала».
Глядя под ноги, почти не дыша, чтобы не разрыдаться, она тащила за собой тяжеленный, как горб за спиной, чемодан.
Отперев тугой от влажности замок калитки, нашла под ней одинокий, замятый, побуревший от дождей кленовый лист.
Нагнувшись, взяла его в руки.
Их история похожа на этот лист — всего-то пару месяцев назад окрашенная в красно-оранжевые тона, за какие-то считаные дни она превратилась в обычную грязь.
46
После манной каши, утреннего обхода и капельницы Варвара Сергеевна, взяв в руки чашку со скверным кофе, оставшуюся с завтрака, решилась на очередную вылазку в туалет.
Жаль, больница — не отель, здесь нет возможности повесить на дверь табличку «Не беспокоить».
Закрывшись в санузле, Варвара Сергеевна прибегла к проверенному лайфхаку — подоткнула дверь полотенцем и включила горячую воду.
Сигарета была последней. Надо бы раздобыть где-то денег, выловить ту няньку и попросить ее купить пачку приличных сигарет.
Затянувшись, Самоварова вдруг вспомнила, что на протяжении многих лет курила папиросы-самокрутки. Табак и папиросную бумагу она брала в хорошей табачке на Невском. У нее была специальная машинка для кручения папирос, а еще — зеленый дамский портсигар, подарок Ларки Калининой.
Вспомнив, она обрадовалась.
И тут же, то ли от переизбытка эмоций, то ли от дешевого табака, закашлялась.
Осторожно приоткрыв дверь, быстро выскочила из туалета.
Несмотря на некоторую слабость в теле, настроение у нее было приподнято-хулиганским.
В палате, успевшей пропитаться цветочно-пряным ароматом духов, ее ждал сюрприз.
У окна, лицом к нему, стояла женщина, похожая на майскую клумбу.
Высокая, чуть полноватая, приятно округлая в формах.
Красивого, русого оттенка длинные волосы были собраны на затылке большой золотисто-зеленой заколкой.
На плечах небрежно наброшенный белый халат, из-под которого виднелась трикотажная расклешенная юбка, щедро усыпанная цветочным рисунком.
На ногах у нее были кокетливые травянисто-зеленые сапожки на каблучках с кое-как напяленными на них уродливыми синими бахилами.
Услышав движение, женщина обернулась.
Слегка подкрашенное округлое лицо нельзя было назвать безупречно красивым.
Особенно по нынешним, навязывающим стандарт меркам: точеные скулы, пухлые до неприличия губы, ресницы-щетки, кукольный носик и густые, как у Брежнева, брови.
Но лицо ее было невероятно милым.
Так и хотелось потрогать эти пухловатые щечки, погладить высокий, выдававший упрямый характер лоб, до одури любоваться раскосыми «лисьими» глазами.
Это была ее дочь, Аня.
— Ма! — раскинув в стороны руки, Анька подскочила и заключила Самоварову в объятия. — Ну ты и устроила! Господи! Как же ты меня… как ты нас всех напугала!
— Здравствуй, милая моя, здравствуй! — Давя в себе слезы счастья, Варвара Сергеевна крепко прижимала к себе дочь. — Ты же вчера должна была прийти. А я спала после обеда… Ты приходила? Тебя не пустили?
— Валерий Павлович вчера сказал, что ты устала и лучше прийти сегодня.
Наконец Анька освободила ее от объятий и, отойдя на полшага назад, оценивающим взглядом окинула мать.
— Ты похудела сильно, — констатировала дочь и тут же, спохватившись, добавила: — Но тебе идет! Эдакий французский шарм!
— Не ерунди! — отмахнулась Самоварова. — Садись уже, — кивнула она на стул у больничной койки.
— А ты, ма, ложись.
— Да належалась я уже.
— Нет уж, ложись! — бросившись к разобранной постели, настаивала Анька.
Варвара Сергеевна с умилением наблюдала, как дочь взбивает подушку, как, откинув тощее казенное одеяло, тщательно разглаживает несвежую простыню.
Скинув тапки, Самоварова удобно устроилась на кровати: прижалась спиной к стене и сложила по-турецки ноги.
— Ну, рассказывай, что там у вас? Как Олежка?
— Ма, — снова заныла Анька, — мы все так за тебя испугались, просто ужас!
— Как видишь — жива. И я бы даже сказала, что здорова, если бы не слабость от бесконечных капельниц. Хотя, может, это эффект снотворного. Сама понимаешь, делать здесь нечего, только отсыпаться.
— То-то от тебя табачком
