Все во мне взорвалось. До этого разговор шел в довольно спокойных тонах, и я был готов к любому обороту. Но — Баба! Встревать в стратегические планы великих археологов! Я резко встал, хлопнул дверью и выскочил на волю.

Кажется, возмущению моему не было предела. Я метался по двору и не находил себе места. Вышел Лева и стал меня успокаивать. Потом к нему присоединился Юрий Борисович. Пришла и жена. Все бесполезно. Откуда-то появилась бутылка какого-то вина, и мы распили ее, устроившись на какой-то клумбе перед школой. Постепенно я начал приходить в себя, и мы пошли на покой. При проходе по коридору из двери высунулись Д.А. с женой и проводили нас взглядом следователей из службы Берии. Утром Д.А. вызывает нас с Левой (в отсутствии Марии Борисовны) и с напряжением в голосе выдает свое решение: Леве — Левино, мне — мое, четыре человека с Аллой и ее племянницей в придачу на отруб. Не будь тут Аллы, я наверно бы не согласился. Бог с ними с раскопками. Моя работа и без них была вполне добротной. Раскопки только лишний раз подтвердили данные моих разведок. Исследование одного раскопанного колодцем кургана П.С. Савельевым также подтвердило мою догадку, что погребения в этих курганах нельзя относить к обряду кремации. Обряд кремации в дневниках П.С. Савельева описывается в терминах «жженые кости и угли» или «жженые кости». Только «жженые угли» означают остатки ритуальных кострищ, сохранявшихся и при обряде ингумации.

В 1982 г. работа по истории населения побережья Плещеева озера в 10-13 вв. была написана и отпечатана мной одним пальцем на машинке. Главная трудность была в подготовке иллюстративного материала. С выделением инвентаря по отдельным могильникам и определенным комплексам мне удалось справиться вопреки безнадежной оценке проблемы А.А. Спицыным и Е.И. Горюновой. Но изготовить качественные рисунки вещей самостоятельно я не мог, а оплатить услуги подходящего художника мне было нечем. С горем пополам удалось скомпоновать и таблицы на вполне приемлемом уровне. Неожиданно появилась возможность публикации. К сороковой годовщине дня Победы нам разрешили подготовить сборник трудов ветеранов войны. Из лимита Института дирекция выделила для сборника достаточный объем печатных листов. Но бог располагает... Зам. директора по науке в то время оказался зачем-то приглашенный Рыбаковым В.П. Шилов, человек неверный и двуличный. Он нас и кинул, как говорится в новое время, отдал втихаря наш листаж кому-то из своих протеже из Казахстана. А перед нами лебезил: «Я вам в препринте сколько угодно». Но это совершенно другое, несравнимо низкое типографское качество. И по объему состав сборника в один препринтный выпуск не входит. Редактор сборника В.И. Марковин хотел поместить мою статью в 1-й выпуск. В это время я был в экспедиции в Костромской области, узнал об этом по телефону от жены. Времени для переделки статьи для издания в препринте, в особенности иллюстративного материала в другом формате, у меня не было. Вышел 1-й выпуск в виде хиленькой брошюрки, и на том все заглохло. Попытка поместить работу в сборнике, который готовился в Славяно-русском секторе, встретила глухое неприятие со стороны С.А. Плетневой. Это был не первый и не единственный случай отказа в принятии моих материалов для публикации в секторальных изданиях. Мне до сих пор не понятно негативное отношение С.А. Плетневой к моей особе, никаких объективных оснований для этого я не вижу, тем более из-за какой-либо неприязни к ней с моей стороны. Косвенное влияние Рыбакова?

Вообще-то академик с самого начала с явным недоверием оценивал мои возможности в научной деятельности, в особенности из-за моего преклонного возраста. Мне шел пятый десяток лет. Он придумал возложить на меня обязанности нач. штаба гражданской обороны Института. Это была организация всесоюзного значения. Во главе стоял увенчанный маршальским званием прославленный военачальник, Василий Иванович Чуйков. Ниже шли областные, городские, районные и прочие штабы во главе с отставными военными разных рангов и званий. По моему глубокому убеждению, Гражданская оборона того времени была скорее бумажная, чем действенная организация. На каждый год составлялись планы гражданской обороны с корректировкой по кварталам. Я тоже составлял, и это отнимало значительное время. Они были сложны, обширны, объемом в пять-семь машинописных листов формата А-3, с множеством граф и подразделов. Выручал навык, приобретенный на армейской службе в должности писаря секретной части 46-го топографического отряда в 1948-1950 гг. С этим я выкручивался, хотя наши машинистки не раз поминали меня недобрым словом. В целом я относился к этой гражданской обороне спустя рукава. На моей ответственности было некоторое имущество, противогазы, аптечки и еще что-то. Все это хранилось в цокольном помещении под вестибюлем здания, в одном углу которого за стеллажом был «кабинет» В.И. Цалкина. Аптечки в пластмассовых футлярах вроде портсигара находились на полке за фанерной дверцей вместе с лотками археологических коллекций. Заявившийся откуда-то проверяющий пришел в ужас: «Ну, все пропало!» Я сразу не понял. Оказалось, в аптечках были ампулы с понтапоном, которыми можно было сделать себе укол, чтобы помирать при атомном поражении более или менее безболезненно. Наркотик! По опыту проверяющий был уверен — разворовали. У нас же никто не обратил на это внимания, чему он был несказанно удивлен.

Были и другие напасти. Районные штабы проводили еженедельные занятия «по гражданской обороне», которые я обязан был посещать неукоснительно. На занятиях шли нудные разглагольствования об атомной бомбе, ее поражающем действии и прочих ужасах. Изредка я ходил туда, но не хочу вдаваться в подробности из-за бессмысленности всей этой затеи. Большею же частью я «прогуливал». Районный штаб неизменно сообщал в Институт специальной бумажкой о моем «не хождении в классы». Директор, естественно, был недоволен, и это отразилось на явно отрицательном отношении ко мне с его стороны. Это мне стало особенно ясно после по одной реплике Д.А. Крайнова. А тогда я предлагал взять на эту должность совместно с Институтом этнографии отставного майора, и никто нас более тревожить не будет. Сие предложение Борис Александрович отверг и назначил нач. штаба Сережу Ширинского. Для успешной работы Сергей Сергеевич был освобожден от своей научной темы. Обрадовался он? Тогда наверно да. А я сказал Рыбакову:

— Ну, вот и вышло, как я говорил.

Рыбаков недовольно:

— Это вы что, на Ширинского намекаете?

— Да хотя бы.

И тут же прикусил язык. Сам не люблю на кого-то ссылаться в свое оправдание. Но с меня-то