тему не снимали. Ширинский и Куза появились в Институте сразу после окончания МГУ вместе. Молодые энергичные ребята сразу обратили на себя мое внимание. Ширинский мне тогда казался более перспективным в научном плане. Я ошибался. Куза, конечно, был талантливее. А Ширинскому вскоре понравилось крутиться близ руководства, быть партийным активистом, исполнять обязанности по международным связям, иногда сидеть на месте ученого секретаря. Куза тоже нагружался разной общественной работой, но это не помешало ему стать большим ученым, несмотря на противодействие Рыбакова. А Ширинский как ученый пропал. Уже пенсионером он иногда заходил ко мне в кабинет и однажды сказал про Рыбакова в сердцах: «Нехороший человек!» А был его верный адепт. Умел академик гнобить людей. Однажды стояли мы с Крайновым в коридоре, разговаривали. Активист Ширинский суетился возле:

— Костя, пойдем.

Я отнекивался:

— Подожди, сейчас.

Крайнов своим библейским гласом:

— Константин-то Иванович! Не ходите туда! Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых!

— А куда это?

— Да на партбюро.

— Хи-и-и!

За этими и другими хлопотами как-то угас запал по подготовке к защите диссертации. Виноват, конечно, и я сам, не проявил достаточной настойчивости. К тому же в это время я серьезно заболел. Внешне это никак не проявлялось, но анализ постоянно показывал пониженный уровень гемоглобина в крови, а сам я испытывал какую-то вялость, заторможенность в жизненном тонусе. Жена пыталась найти причину в сбое кроветворной системы. Клинические исследования не подтвердили ее предположений. Недоумение разрешилось просто. Во время диспансеризации в нашей академической поликлинике, которую я считал делом чисто формальным, у меня выявилась полная потеря зрения на один глаз, чего я до тех пор совершенно не замечал. А это уже оказалось следствием опухоли (аденомы) гипофиза, которая блокировала и некоторые функции эндокринной системы. Эндокринолог, коллега Аллы по работе в больнице, рекомендовала меня к своему профессору в Институте нейрохирургии им. Бурденко, и тот согласился меня оперировать. Нас поставили в очередь. Очередь подошла, и мы стояли в приемной среди толпы посетителей. И тут, как иногда бывает, опять вмешался его величество случай. У регистраторов случилась какая-то заминка, и нас вежливо попросили подождать. Этого хватило. Из противоположной двери вошла женщина в белом халате и сразу к Алле:

— Ты чего здесь?

— Да вот своего привела.

— А у него что? Операция? Нет! Да и не к этому профессору! Давай его ко мне!

Эндокринолог Раиса Яковлевна Снегирева в свое время работала вместе с Аллой в Институте эндокринологии, и Алла еще принимала участие в оформлении ее кандидатской диссертации. Меня срочно вычеркивают из очереди, ведут в лабораторию, берут из меня, сколько им надо, кровей и отпускают с миром.

Анализ был готов примерно через месяц. Раиса Яковлевна написала рецепт и послала в аптеку на ул. Лесной. Препарат в таблетках, заграничный, не русский вовсе. У него и названия на русском языке нет. Он оказался неожиданно для меня дорогой, но у меня были с собой экспедиционные деньги. За 10 упаковок я заплатил 105 руб. Женщины в очереди у кассы заволновались: «Что это за лекарство?» Я, походя: «От всех болезней». И потом, уходя с полученным лекарством, слышу, как кассирша уговаривает женщин, что не бывает такого лекарства от всех болезней. Но от моей болезни оно оказалось вполне действенным. Уже менее чем через месяц зрение мое восстановилось, и я воспрянул духом, но ненадолго.

К концу 1983 г. я все-таки почувствовал себя неважно и снова был направлен в хирургическое отделение того же Института, где меня стали готовить к операции. Там меня посетили Саша Кашкин с Мишей Гусаковым. По воспоминаниям Саши, выглядел я тогда совсем плохо, «ходил по стенке», хотя сам того не сознавал. Между прочим, перед операцией проводилась рентгеноскопия под давлением. Между позвонков вставляют иглу и через нее начинают нагнетать кислород так, чтобы через спинной канал он прошел под череп и создал там давление на мозг довольно чувствительное. Сделали снимок, а врач говорит:

— Сейчас мы тебе еще прибавим.

Надули еще, говорю:

— Эдак больнее.

— Ничего, потерпи, мы сейчас.

Мы потом смеялись, что в Институте им. Бурденко лечат надувательством. Это исследование не вдохновило докторов: «У тебя опухоль расположена довольно удачно, ее можно взять радиооблучением». И меня выписали не солоно хлебавши.

Через месяц я пришел на радиотерапию. Снова рентген, теперь уже с металлическими шариками в уши. Походила вокруг меня докторица, а потом говорит:

— Не могу я в тебя прицелиться. Знаешь что, помогают тебе эти таблетки и ладно. Пока подождем. Будет хуже — тогда посмотрим. Ты думаешь, хорошо в мозгах копаться? Пусть это и облучение, а все операция.

С тех пор и живу на таблетках. Потом я самостоятельно снизил норму с трех до одной таблетки, и оказалось в самый раз, тем и жив. Спасительница моя Раиса Яковлевна неоднократно спрашивала меня о причине заболевания: был ли ушиб? А мало ли каких ушибов бывает в жизни у пожилого мужчины? Некоторое время спустя я все же вспомнил одно происшествие. С моим единственным тогда работником Борей Сушко мы вздумали прибраться в складе, навести некоторый порядок в накопившемся беспорядке. Я поднимал с пола пузатую бутыль в полуразвалившейся корзине с клеем БФ весом до 50 кг и вдруг оказался сидящим на полу в недоумении. На несколько секунд я потерял сознание. Оказалось, небрежно прислоненное к стенке дубовое бревно из Новгорода неизвестно от чего повело, и оно, описав косвенную линию (как у Крылова), ударило меня по основанию затылка. Стояло это бревно там сто лет, никто его не трогал. Боря стоял в стороне и только мог заметить: «Ну, крепко тебя!» Случайность? По Гегелю — «... случайное имеет некоторое основание, ибо оно случайно, но точно так же и не имеет основания, ибо оно случайно».

Но хватит про болезни. Им одолеть меня не удалось. А работу по древностям Плещеевского поозерья помог опубликовать Андрей Евгеньевич Леонтьев. Будучи директором музея-заповедника «Ростовский кремль», он обратил особое внимание на развитие научной деятельности музея. При его руководстве более регулярно стали издаваться труды сотрудников музея и приглашенных авторов: «Сообщения Ростовского музея», «История Ростовской земли» и