Лицо Зверева не выказывало никаких эмоций. Однорукийвдруг понял, что его друг скорее всего умер. Ужас волной бросился на него ивгрызся в бьющееся сердце.

«Если он помер, то мне вообще недолго осталось», —Он потянулся к ножнам, но вспомнил, что клинок остался лежать на снегу.Теперь-то шансов и подавно нет, это верно. Без клинка, без руки, переломанный иуставший, я вряд ли что сделаю. А меч-то был ничего…»

Вдруг Однорукий почувствовал холодное прикосновениесеребра и отпрянул, позабыв и о боли, и о усталости.

Мертвец стоял, покачиваясь из стороны в сторону.Головы у него не было — только кровавый воротник украшал то место, где раньшебыла шея.

— Ты?

Кинжал второй рукой поднял свою чёрную, иссохшуюголову и задёргал ей, пытаясь изобразить смех.

Глава XXIV. Призраки

Отец снова его отчитывал.

— Почему ты не дал ему сдачи? Что ты свои соплираспустил? — Отеческий голос бывал приятен Виктору, когда тот не злился. Мягкий,вкрадчивый и успокаивающий тон теперь обрёл стальную жёсткость. Это заставляломальчика дрожать, как осенний лист.

— Я… Он… — слёзы наворачивались на его голубыхглазах и как бы он не старался, они всё шли и шли. — Обозвал меня и ударил… Ядаже не успел ничего сделать!

— Ты вытерпел от этого сукиного сына три удара изажался в углу! — Отец потрепал густые, но уже с солидной проседью усы. Онделал так часто, когда эмоции рвались наружу. — Это поступок слабака. Если вэтой жизни ты не даёшь сдачи, то тебя забьют и унизят, а потом ещё забьютокончательно. — Он приложил руку ко лбу и, тяжело вздохнув, направился к окну. Лучисвета одели тучную фигуру Зверева Владимира Александровича. Уже совсем немолодой, по лицу его прорезями вились морщинки, глаза глубоко посаженные иголубые, как у сына, но не такие яркие. Деловой, весьма дорогой костюм, рукиусеяны перстнями, на шее висит серебряная цепь. На ней, как знал маленькийВиктор, изображено два скрещённых между собой клинка, в перекрестии которых зритОко Бога.

«Он сильный, это верно, — думал мальчик, выслушиваяхлёсткие речи отца, — он служит в Инквизиции… А я… я…»

Когда он вспоминал ту змею, которую встретил вподворотне, страх огромным, холодным червём окутывал его с головы до ног. Онслишком боялся демонов и всего, что с ними связано. Каждую ночь он в ужасевскакивает, не помня своего кошмара и бежит поближе к матери. Когда он случайнопроговорился об этом в классе, все над ним смеялись и перешучивались, называяего Зверьком.

— Дорогой, ты слишком на него давишь, — мягкоотозвалась женщина, сидящая на шикарном кресле из чёрной кожи. Оно было такиммягким и приятным, что в нём можно уснуть, даже если совсем не хочешь. ОднаждыВитя уснул так перед школой и проспал до самого обеда, пока сестра его неразбудила. — Ему ведь всего девять.

— Через девять лет он уже будет полноправным членомобщества, — проворчал Владимир Зверев, — и кем он вырастет, с такимвоспитанием? — Он обернулся и вперил свои холодные голубые глаза в Витю. — Трусом,слабаком, сопляком, мягкотелым и аморфным. Виктор, — когда отец говорил имя,полное имя мальчика перед тем как обратиться к нему, сердце ребёнка уходило впятки, — скажи мне, почему ты раз за разом ведёшь себя не по-мужски?

Во рту Вити пересохло и тонкий, дрожащий голосоквырвался из его груди:

— Я… боюсь. У меня пошла кровь из носу, и яиспугался, когда её увидел. А вдруг я бы умер? — Он с надеждой посмотрел насвою мать. Женщина, которой недавно перевалило за тридцать, могла дать форумногим двадцатилетним красавицам — чёрные, густые локоны струились по шее,каскадом спадая на аккуратные плечи и доходя почти что до пояса. Широкие бёдра,налившееся грудь, светлые, золотые глаза и почти что острые черты миловидноголица. Когда она улыбалась, то показывала свои белоснежные зубы.

— Ты слишком его избаловала, — жёстко сказал отец,обращаясь к его матери. — Мальчику почти десять, а он не смыслит ничего вмужских делах! Знай только, втихаря играет в свои чёртовы куклы, — вены на лицеотца вспучились крупными жилами и лицо его омрачилось гневом.

Страх перебрал крохотное сердечко в своих мёртвыхруках.

— Я… Прости! Прости, пожалуйста… — Он помнил, какотец обязал его прекратить заниматься игрой в куклы с сестрой. Но она такупорно просила его…

— Лучшим извинением будет, если ты начнёшь вестисебя, как подобает мужчине, — прошипел отец и с громким хлопком закрыл дверь.Мать, тяжело посмотрев на сына, вздохнула, поцеловала его в щёку и удалиласьвслед за отцом.

Из громоздкого, полутораметрового шкафа, показаласьтень с изумрудными глазами.

— Братик, — прошептала тень, открывая дверцу шкафатихо, так, чтобы никто не услышал, — папа сегодня был зол!

Ей было почти пять. Маленькая, пугливая, ночертовски любопытная. Её изумрудные глазки видели всё самое интересное, атонкие ручки норовили с этим интересным что-нибудь сотворить. Но теперь еёозорство куда-то улетучилось, уступив место страху и осторожности.

— Да, зол, — Витя провёл рукавом домашнего шёлковогохалата по лицу, стерев идущие ручьём слёзы, — и всё из-за тебя.

— Из-за меня? — Глаза её и так большие, увеличилисьв диаметре.

— Да. Он сказал, что из-за тебя и из-за мамы я неведу себя как мужчина. Всё эти чёртовы куклы!

Он хотел начать ругаться, как это делали