С этими словами он снял рог и издал мощный и раскатистый звук. Эхо повторило его многократно и донесло до слуха владельца замка. Аграваден потребовал доспехи, а король Бан между тем вывел еще три рулады; в нетерпении Аграваден взлетел на коня, щит на шее[370], копье на упоре. Ему открыли путь, и он выехал к переправе, лицом к лицу с двумя королями и их свитой.

– Что вы за люди? – крикнул он.

– Сир шателен, – ответил король Бан, – мы рыцари, нам бы приютиться у вас на одну ночь или хоть напоить своих коней.

– Я спрашиваю, кто вы, – повторил шателен.

– Сир, они из галльских уделов, – пояснил Мерлин.

– А от кого они, эти уделы?

– От Бога, сир, и от короля Артура.

– Боже правый! славный у них сеньор; он и мой тоже, и ради него я дам вам какой угодно приют.

– Премного благодарен! – ответил Мерлин.

И тогда Аграваден повернул назад, приглашая Мерлина и его благородных спутников тронуться друг за другом по узкой тропе. Так они достигли ворот замка, не покидая стремян, ибо в конце дороги негде было развернуть лошадей. За воротами их проводили до господского дворца; оруженосцы и слуги подоспели, чтобы помочь им сойти с коней; шателен взял обоих королей за руки и провел в большую залу в самом низу главной башни. Пока с них снимали доспехи, вошли три юные девицы, и зала озарилась их красотой. Это были дочь и две племянницы Агравадена. В руках у них были три роскошных плаща с полами, отороченными беличьим мехом и алым сукном. Они надели их на плечи королям и сеньору шателену. Король Бан, с натурой более пылкой, чем его брат, наслаждался, глядя на дев, на их изящное и простое обхождение. Старшая, неполных четырнадцати лет, была дочерью шателена и красивейшей из трех. Мерлин, и тот взирал на нее не без сердечного трепета:

– Вот ей-Богу! – бормотал он себе под нос, – повезет же тому, кто сумеет порезвиться с этакой малюткой; и я бы нынче же ночью держал ее в объятьях, если бы не любил так сильно мою милую Вивиану. Но, впрочем, я устрою это счастье королю Бану.

И он тут же сотворил заклинание, способное внушить королю Бану и девице безумную любовь друг к другу.

И вот оба короля облачены в плащи, Аграваден садится между ними и велит поторопиться с трапезой. Присмотревшись пристальнее к гостям, он узнает их и воздает им почестей еще больше прежнего. Скатерти расстелены, трубят к ужину. Два короля, восседая во главе стола, напротив входа, приглашают сесть Агравадена и его супругу, прекрасную даму, которой едва исполнилось двадцать шесть. Что же до рыцарей свиты, им отводят другие столы поодаль. Мерлин остался стоять возле обоих королей, сеньора, дамы и трех девиц; он принял вид юнца пятнадцати лет, одетого в короткую котту, наполовину белую, наполовину алую; шелковый пояс в три пальца шириной удерживал спереди кошель из красной парчи с сусальным золотом, а сзади – белую перчатку. Волосы у него были пышные и белокурые, а глаза зеленые, как у сокола. Он прислуживал, преклоняя колени, то королю Бану, то королю Богору; и всем приятно было на него смотреть, и люди из замка думали, что он из свиты двух королей, а короли – что он слуга шателена. Обеих племянниц Агравадена его красота и обходительность пленили так же точно; но дочь шателена устремила взор на короля Бана и глядела только на него, под неодолимой силой заклятия. Она бледнела, менялась в лице, она желала, чтобы столы уже убрали прочь, так донимала ее любовь своими разящими стрелами: «Ах! – вздыхала она про себя, – какое счастье было бы обнять его!» Потом, устыдившись, она слезно вопрошала себя, откуда могла ей явиться подобная мысль и почему ей не идет на ум ничто иное.

Пока этот пыл обуревал девицу, король Бан страдал ничуть не менее. Поневоле он не был так смешлив и весел, как обыкновенно. Он не мог уразуметь, откуда явились ему такие помыслы и желания; ведь у него была супруга, молодая и любезная, прекрасная не менее, чем дочь Агравадена; ни за что на свете не хотел бы он нарушить свою верность ей. И потом, разве не был он гостем благородного и учтивого рыцаря, который оказал ему все почести, каких он только мог пожелать? Разве не обвинят его в предательстве и вероломстве, если он учинит бесчестье и подлость столь достойному мужу? А может ли быть оскорбление более тяжкое, чем похитить честь его собственной дочери? Эти раздумья жестоко терзали его, так что, вопреки наведенным чарам, он решил перетерпеть тернии, его пронзающие, и не навлекать позор на хозяина.

Но от Мерлина не укрылась битва, которую благонравие короля вело против его любви, и он проворчал сквозь зубы, что так дело не пойдет: «Досадно было бы оставить все как есть; ибо от их мимолетного союза произрастет плод, который принесет Бретани великую славу; стоит приложить усилия, чтобы дитя это появилось на свет. Что бы ни думал король, я довольно знаю силу чародейства и потому уверен, что он не отвергнет девицу, когда она придет к нему сама». Ужин, однако, еще не кончился; Бан и девица все так же взирали друг на друга, попеременно бледнея и меняясь в лице. Наконец, когда скатерти были сняты и руки вымыты, они подошли к окнам дворца, озирая тягучие болота, а за ними обширные леса, возделанные пашни и проблески озер. Затем настало время ложиться спать. Обоих королей провели в покой, смежный с большой залой; служанки уже постелили там два ложа, отменно богатых и красивых. Как только улеглись, Мерлин наложил на замок новое заклятие: глубокий сон простерся над всеми его обитателями, кроме короля Бана и дочери Агравадена, ибо любовь, охватившая их, не давала им уснуть. Мерлин вошел к девице, и сказал, исподволь потянув ее за руку:

– Ну-ка, красавица, ступайте к тому, кто только и жаждет вас увидеть.

Не в силах устоять, ведомая чарами, она поднялась со своего ложа неодетая, в одной лишь сорочке и легкой накидке. Мерлин провел ее мимо постелей отца, рыцарей и слуг; но те не проснулись бы, даже рухни рядом с ними стены и башни. Наконец, они вошли в спальню обоих королей, еще освещенную свечами. Они подошли к ложу, где спал король Богор, а затем и к тому, на котором король Бан тщетно призывал на помощь сон, чтобы избавить его от жара