Мэй все не сводила с него своих ясных, светлых глаз.

– Ну… поскольку она так скоро собирается назад в Европу, поскольку бабушка одобряет это решение, понимает ее и устроила все так, что теперь она может быть независимой от мужа…

Здесь она оборвала свою речь, а он, судорожно схватившись рукой за угол камина и опершись на него, чтобы не потерять равновесия и удержаться на ногах, тщетно пытался удержать этим и круговерть мыслей в голове.

– Я думаю, – услышал он ровный голос жены, – что засиделся ты вечером в конторе так поздно, занимаясь как раз этим делом. Сегодня утром все уладилось, как я полагаю. – Под его невидящим взором она опустила глаза и вновь на секунду густо залилась краской.

Он догадался, что выражение его глаз, наверно, трудно вынести и, отвернувшись, облокотился на каминную полку, скрывая лицо руками. В ушах бешено стучало и звенело, и он не понимал, оттого это, что кровь так бьется в жилах или тикают каминные часы.

Мэй сидела молча и неподвижно, пока часы медленно отмеряли пять минут. Из камина выпрыгнул уголек, и Арчер услышал, как она встала, чтобы кинуть уголек обратно. Тут Арчер наконец повернулся к ней лицом.

– Это немыслимо! – воскликнул он.

– Немыслимо…

– Откуда ты узнала то, что рассказала мне сейчас?

– Я вчера виделась с Эллен. Я уже говорила, что мы с ней встретились у бабушки.

– Но тогда она тебе этого не сказала, ведь так?

– Не сказала, но сегодня днем я получила от нее записку. Хочешь прочитать?

Он все не мог выговорить ни слова, и она вышла и почти сразу же вернулась.

– Я думала, ты знаешь, – просто сказала она.

Она положила на стол листок бумаги, и Арчер, протянув руку, взял листок. Там было всего несколько слов.

«Мэй, дорогая, мне все-таки удалось убедить бабушку в том, что мой приезд к ней не может стать чем-то большим, чем приезд, и она проявила свою обычную щедрость и доброту ко мне. Только она понимает, что, возвратившись в Европу, я должна буду жить одна, а вернее, с бедной тетей Медорой, которая едет со мной вместе. Я тороплюсь в Вашингтон, чтобы начать складываться, потому что отплытие – на следующей неделе. Теперь, когда меня здесь не будет, позаботься, пожалуйста, о бабушке, прояви к ней столько же доброты, сколько всегда проявляла ко мне. Эллен.

Тем из моих друзей, у кого возникнет желание попробовать уговорить меня изменить мое решение, пожалуйста, скажи, что это совершенно бесполезно».

Арчер два-три раза перечитал записку, а затем, бросив ее, расхохотался.

Громкий этот смех испугал его самого. Ему вспомнилось, как перепугалась среди ночи Джейни, ставшая свидетельницей тех его корчей непонятной веселости, вызванных телеграммой Мэй о переносе объявления о помолвке на более ранний срок.

– Почему она это написала? – спросил он, с трудом заставив себя прекратить смех.

Вопрос этот не поколебал незыблемого чистосердечия Мэй:

– Наверно, потому, что вчера мы все с ней обсудили.

– Что вы обсудили?

– Я объяснила ей, что, как мне кажется, я не всегда была к ней справедлива, не всегда понимала, как трудно ей, должно быть, здесь – одной среди множества людей, вроде бы родных, а на самом деле – чужих, но чувствующих себя вправе ее критиковать, не зная всех обстоятельств. – Она помолчала. – Я знала, что ты был ее единственным другом, на которого она всегда могла положиться. И я хотела дать ей понять, что мы с тобой едины – в наших чувствах.

Она запнулась, словно давая ему возможность что-то сказать, а затем неспешно добавила:

– Она поняла мое желание ей это сказать. По-моему, она все понимает.

Подойдя к Арчеру и взяв его холодную руку, она на секунду прижала ее к щеке.

– У меня тоже голова болит. Спокойной ночи, милый, – сказала она и направилась к двери, волоча за собой шлейф порванного и запачканного подвенечного платья.

Глава 33

Как с улыбкой и напомнила миссис Арчер в разговоре с миссис Уэлланд, дать свой первый большой званый обед для молодой пары было огромным событием.

С тех пор, как они стали жить собственным домом, чета Ньюленд Арчеров нередко принимала гостей. Арчеру нравилось обедать в неформальной компании трех-четырех своих друзей; Мэй всегда встречала их радушно, с той счастливой готовностью, примером которой ей служила мать в ее собственном супружестве. Ее муж не был уверен, принимала бы она в своем доме кого-либо, если б того от нее не требовали приличия, но он давно уже оставил попытки выделить ее истинную сущность из той формы, в которой ее отлили традиции и муштра воспитания. Состоятельным нью-йоркским молодоженам полагалось то и дело приглашать к себе гостей для неформальных встреч, а от жены из семейства Уэлландов, вышедшей за представителя рода Арчеров, вдвойне требовалось соблюдение традиций.

Но большой званый обед с нанятым шеф-поваром и двумя взятыми на вечер лакеями, с римским пуншем, розами от Гендерсона и меню на карточках с золотым обрезом – дело другое, и провести его как должно – непросто.

Как заметила миссис Арчер, римский пунш умножает ответственность – не сам по себе, а из-за непреложности многочисленных своих атрибутов: под обещанием римского пунша подразумеваются еще и хорошая дикая утка либо черепашье мясо, два супа, два сладких – горячее и холодное, платья с голыми руками и глубоким декольте и соответствующая значимость гостей.

Когда молодая пара впервые присылает приглашения, подписанные общей фамилией, – это всегда интересно, и даже самые модные и популярные из завсегдатаев светских гостиных такие приглашения отклоняют редко. Дополнительной и лестной для хозяев сенсацией стало и то, что в ответ на просьбу Мэй Вандерлидены обещали задержаться в городе специально для того, чтобы присутствовать на ее званом вечере, который будет прощальным для графини Оленска.

Весь день великого события две матери – миссис Арчер и миссис Уэлланд – провели, хлопоча в гостиной у Мэй: миссия Арчер писала меню на карточках от «Тиффани» – из самого толстого картона и с золотым обрезом, а миссис Уэлланд руководила размещением пальм и расстановкой ламп и торшеров.

Арчер, придя из конторы поздно, застал их еще в гостиной – миссис Арчер, занятую теперь писанием именных карточек для стола, и миссис Уэлланд, пребывавшую в размышлении, не стоит ли выдвинуть широкий золоченый диван несколько вперед, тем самым освобождая пространство между фортепьяно и окном для еще одного «уютного уголка».

Мэй, сказали они ему, в столовой – занимается композицией из роз и адиантума в центре длинного стола и размещением конфет Майяра в серебряных ажурных вазах между канделябрами. На фортепьяно стояла большая корзина орхидей, присланных Вандерлиденами из Скитерклиффа. Короче, все было так, как тому следовало быть в преддверии знаменательного события.

Миссис Арчер внимательно перечитывала список, помечая золотым пером