военно-морскими офицерами, пенсии которых обеспечивали им постоянный и значительный доход. Некоторые, подобно Роберту Уэйду, прибыли с солидными деньгами. У многих людей было мало денег, но предостаточно физических сил и горячего желания работать. Для большинства из них путь к успеху в Новом Свете оказался куда длиннее, тяжелее и тернистее, чем тот, по которому шел Роберт Уэйд.

В 1821 г. в тауншипе Гамильтон проживало менее 200 семей (1,25 тыс. человек). Но земель, принадлежавших Короне и открытых для заселения, там уже не оставалось. Большая часть этих владений Короны, находившихся в резерве для поддержки Церкви и администрации, уже была сдана в аренду, а более половины территории все еще поросшего лесом тауншипа Гамильтон оказалась в руках спекулянтов. Такое спекулятивное землевладение заведомо означало, что вновь прибывшим необходимо было иметь солидную сумму для приобретения собственности в этой чрезвычайно привлекательной местности.

По сравнению со стоимостью коронных земель (доступных за пределами Гамильтона по 5 пенсов за акр) фермы в пределах тауншипа стоили дорого. Дороже всего стоили участки на берегу озера, хотя цены варьировались в зависимости от степени и качества проведенных там улучшений. В начале 1820-х гг. расчищенная земля продавалась в среднем по 15 шилл. за акр. Нерасчищенную землю можно было купить за половину этой стоимости, но требовалось еще 80—100 ф. ст. на покупку орудий труда, скота и семян, чтобы построить дом и амбар и расчистить несколько акров. Короче говоря, чтобы обустроиться на участке площадью в 100 акров, переселенцам нужно было иметь по крайней мере 150 ф. ст. Без такой суммы они становились бы арендаторами или наемными работниками. Последствия были очевидны. В 1821 г. треть фермеров в тауншипе Гамильтон обрабатывала взятую в аренду землю коронного резерва, а почти половина держателей земли являлись арендаторами. Более трети всего благосостояния тауншипа находилось в руках ⅒ части его населения.

К 1840-м гг., т. е. примерно через 20 лет после прибытия Роберта Уэйда в Гамильтон, средняя стоимость расчищенной земли в нем почти утроилась, а нерасчищенной — поднялась более чем в два раза, а арендная плата по сравнению с уровнем 1819 г. выросла в пять раз. Собственникам земли подобная инфляция дала значительный рост капитала; в 1834 г. Уэйд оценивал свое имущество в 1,6 тыс. ф.ст. Чтобы реализовать эту прибыль, фермы стали делить, и по мере того как новые семьи обзаводились своими домами, лес оттеснялся все дальше и дальше. Многие фермы на берегу озера теперь имели добротные дома и крепкие амбары, стоявшие посреди огороженных полей. Дороги стали удобнее, а с 1842 г. открылось движение почтовых дилижансов, связавшее Кобург — процветавший торговый центр, с местной глубинкой. Однако из-за постоянного притока новых иммигрантов рынок труда в Гамильтоне был перенасыщен, и хотя цены на землю росли, оплата труда снижалась. Это быстро придало обществу Гамильтона характерную сословную замкнутость. Для иммигрантов со скромными средствами, прибывшими с Британских островов или из других мест, этот тауншип являлся перевалочным пунктом, где можно было познакомиться с реалиями Нового Света и немного подзаработать, прежде чем продолжить борьбу за умеренный комфорт и самостоятельность. В то же время для тех, кто имел капитал либо связи или кто мог сразу приобрести землю в собственность, Гамильтон был подходящим местом для того, чтобы здесь осесть и наслаждаться всеми атрибутами английской сельской жизни. К середине XIX в. в этом тауншипе имелось сельскохозяйственное общество, общественная библиотека, где выдавались на дом книги, любительское театральное общество, крикетный клуб и общество охотников. Чарльз Батлер, в 1830-е гг. эмигрировавший с женой и семьей из Миддлсекса с капиталом примерно в 1 тыс. ф.ст., оценил эти достоинства, решив обосноваться в окрестностях Кобурга. Поселиться же в Питерборо — всего в 40 км (25 милях) от Гамильтона, на другом берегу озера Райс, — полагал он, значило бы «полностью изолировать себя и Семейство от Общества…».

Роберт Уэйд относился к этим новичкам довольно критически, считая их «разорившимися джентри». Вполне типичным для них было семейство Данбара и Сюзанны Муди. Данбар, уроженец Оркнейских островов, бывший военный, обнаружил, что его пенсия не дает ему возможности жить в Англии на приемлемом для него уровне. Его жена Сюзанна была сестрой Кэтрин Парр Трейл. Еще в Англии она написала два трактата, направленных против рабства. Она выросла в обеспеченной, культурной, образованной семье, в которой дети были очень начитанны и получали хорошее образование, изучая поэзию, живопись и естествознание. По финансовым соображениям после своего бракосочетания в 1831 г. супруги Муди переехали в Канаду и вскоре поселились на земельном участке в четвертой концессии[231] тауншипа Гамильтон. Через 20 лет в своей книге «Выживание в чаще, или Лесная жизнь в Канаде» («Roughing It in the Bush: or Forest Life in Canada») Сюзанна попыталась показать, «что значили глухие леса Канады для трудолюбивых и достойных вечного уважения честных бедняков и что они означали для утонченного настоящего джентльмена». Обладая немного большей художественностью и драматическим видением, чем осознавала Сюзанна, ее заметки часто граничат с фантастикой. И тем не менее талантливая современная писательница Маргарет Этвуд[232] усмотрела в них некий намек на навязчивое принуждение, страх, напряжение и тяжкий труд, которые пронизывали частые столкновения поселенцев и леса на фронтире Верхней Канады. Никакой отрывок не сможет передать глубину поэтического цикла Этвуд «Дневники Сюзанны Муди» («The Journals of Susanna Moodie»), но стихотворение «Поселенцы» («The Planters») — это, несомненно, самый точный, навевающий воспоминания рассказ о том, что означала для тысяч мужчин и женщин расчистка земли:

Они движутся между неровным краем

леса и извилистым берегом реки

по полоске расчищенной земли с торчащими пеньками —

мой муж, наш сосед и еще один мужчина,

высаживая в несколько рядов

бобы и пыльную картошку.

Они нагибаются и выпрямляются; солнце

освещает их лица и руки, делая их фигуры похожими

на свечи, трепещущие на ветру в обрамлении

неяркой земли. Я вижу их; я знаю,

что ни один из них не верит в реальность происходящего.

Они не согласны, что земля, на которой они стоят, — это просто земля,

Они делают вид, что эта грязь — наше будущее.

И они правы. Если только они откажутся от этой мечты,

Столь же реальной и твердой, как их лопаты,

если они хотя бы на миг откроют свои глаза,

чтобы увидеть именно эти деревья и это солнце,

это их оглушит, подавит и разобьет

своими ветвями,