Сейчас обедал. Меню: салат помидорный, хороший овощной суп со сметаной, яйцо всмятку, яблочный мармелад. Дописываю — спешу, не выправляю опечатки, исправь сама, милая. 5 с половиной, а почта здесь четверть часа, ходу. Хорошее было твое письмо, напиши лучшее, потеплей, если душа дышит. Все бы ничего, терпимо, да беспокоит квартира, когда смогу опять угнездиться. А что в районе — излюбленном — обстрела, это неизбежно: как знать, какой район станет «любимым» теперь. У Карташевых, правда, тихо, нет никаких заводов, и огромный парк рядом, и подворье недалеко302, и комната есть… да «у себя» люблю. Ну, Господь да сохранит тебя, моя Ольгуночка. Только бы ты была здорова. Пиши о здоровье, и берегись простуды и физических напряжений, «скачек» по железной дороге — _н_е_л_ь_з_я. Твое дело, конечно, я бессилен тебя сдержать, но… — говорю тебе при-казно! А там твое дело. Крещу тебя и целую «персика».

Твой Ваня

Пиши лучше на парижский адрес.

59

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

15. IX.43

Голубка моя родненькая, Ольгуночка грешная, — я скажу, почему называю так, — целую тебя, «персик». Вчера был в Париже и получил от Меркулова твое письмо303. Пиши на него лучше, можно и на меня, по старому адресу, но мне будут оставлять почтальоны повестку, и я должен буду идти на временную почту, а я пока налетцами в Париже и много хлопот с квартирой опустошенной. Почему ты «грешница»? А вот: все пеняешь, коришь кого-то и что-то, все стонешь — «нет мне места в жизни»! Идиоточка ты милая… как смеешь так?! Так всеполно одарена — меньше бы если — лучше! — и так ныть!! В_с_е, о чем стонешь, _в_с_е_ — от тебя и зависит, и через тебя _н_е_ проявляется в _ж_и_з_н_ь… а только про-тискивается, да ты сама его оттираешь. Нечего сжиматься и страшиться, ложно стыдиться своих возможностей. Почему, спрашиваешь, _т_о_г_д_а_ не поддержали тебя в искусстве кисти? Почему это люди, и десятой доли не постигающие всего того, что ты _з_н_а_е_ш_ь, непременно должны были тебя… ободрять?! Я по себе знаю, меня-то уж ни-кто не мог ободрять, окружающие все были совсем в_н_е_ этого, до женитьбы люди очень мало образованны. Я, шатаясь, все же _н_е_с_ свое в себе, и… _с_а_м_ донес, и сам все вы-нес. Не в похвальбу говорю, а потому что так именно и было, и _т_а_к, и только так и надо делать. Тебе сто раз сказано было, — и мною! — что ты настоящая, _м_о_ж_е_ш_ь_ и _д_о_л_ж_н_а. Слушай, глупка: я — с болью — рассмеялся, как прочел — и какой уже раз! — «теперь поздно». Это в твои-то 39 лет — _п_о_з_д_н_о?! Ты что… дурачишь себя? Ну, себя-то дурачь, а меня не одурачишь. Не поздно, а как раз в самую-то пору. Ты туго-зрелка, как и твой дурачок Ванюшечка. Туго-зрелки, но зато и не [скоро ото]-зреваем[104], а с доброй выдержкой. Есть яблоки-скороспелки — грушевка! Но есть и иные — антоновка, черное дерево, кальвиль, ранет… Знатоки предпочитают вот такие. Ты еще дитя, — так к тебе многие тянутся — как к детке [1 сл. нрзб.] — ты именно этим и чаруешь, — и еще — чем-то… но — _ч_е_м? — не [определить] заглазно. Лишь предношу себе… Ты в 39 — как двадцатилетка и юная [козочка], скверная девчонка. Получи! Почему это для мастера кисти нужна цыплячья лапка, а не длань красивой молодой женщины? почему для той же кисти — и — и — и еще раз — и — _п_е_р_а! — необходим глаз цыпленка, а не глубокое око всеведающей, _в_с_е_ — проникающей красавицы полноглазой, _в_с_е_м_ переполненной, чего иным «мудрым девам» и не снилось? Учиться надо? Для «пера» ты _д_а_в_н_о_ _н_а_у_ч_е_н_а_ так, что из тебя прет, как из беременной, полной соков, зрелой бабы — девятимесячник в 12 кило! Ты сама этого не знаешь, но это так… — ну, на трудные случаи может понадобиться и акушер, — к вашим услугам, всегда готов. А «указаний» вам сей акушер для ожидаемых родов дал, кажется достаточно, — «хватит» как говорят у вас в Рыбинске. Для живописи — другое дело — это связано с законами «света», «тени», «окраски», «планов» — ре-ме-сла… — тут «учеба» нужна… но, во-первых, ты не новочка-девочка, ты многое и в сем познала, как девица на следующий день после венца. Но «остатки» и «новые откровения» — можно брать хоть до 80 лет. Пока кисть держится в руке. Для живописи, как и для «слова», — самое главное — зрелость и крепкая свежесть чувств. Говорю — «крепкая» — т. е. уже вы-держанная, опытом наставленная. В искусстве, как и в чувственной «любови» никогда «ученица» ни сама не испытает, ни любовнику не даст _т_а_к_ и столько, как «мастерица», зрелая, сильная всячески: у первой лишь теплотца и искорки, у второй — жар и пламя, и «букет» — этого не определишь, как… у выдержанного вина, чая, табака, ванили, ды-ни… _п_е_р_с_и_к_а, гру-ши… муската. Чувствам женщины твоих лет — по-твоему — уже «старушки»… — ха-ха!! — чучелка-персик, ты рассуждаешь, как 16-летка, для которой мужчина в 35 лет — «почти старик», это — очень часто… Я хохотал, перечитывая как-то последнюю главу «Дворянского гнезда», когда Лаврецкий сидит в калитинском саду… а ему тогда и сорока не было! — и уже считает себя — и юнцы считают его! — «стариком» и «отшибком»304! Ну, что за шуточка! Тогда все было «скороспело», в те 40-ые годы… и все умели плакать горькими слезами «дружбы», «разлуки», «негодования»… — о, милая романтика! — ты вот прихватила как-то в себя этот воздух от прошлого… и спеешь не по дням, а по часам… немудрено, что ты — тебе кажется! — давно созрела, отцвела и… роняешь лепестки… а они только еще вылезают! — так вот, — прости этот — необходимый — прерыв начатой мысли!.. — Так вот, женщина твоих лет — в чувствах и подчувствах — всесильна и всеохватна, а ты особенно! Ты увидишь и почувствуешь так, как никогда не увидит и не почувствует 20-летка. Перестань же носить ее масочку, она для тебя узка и мнет твои «персики». Дарами не шути, даров не копти, не закапывай зря, не _б_о_й_с_я, моя буйная-кроткая, не кажись себе «гадким утенком», когда все видят в тебе прекрасную «царевну-Лебедь». И не страшись никакого рока на себе, — нет его, а есть лишь призрак-самообман. Вспомни, как и сколько я писал тебе — о тебе!