Теперь пишу снова и — хватит! Изволь, заставь себя выздоравливать и телом, и душой. И — не теряй зрелости. Не бойся времени. И — работай в меру. Изволь прислать мне «воспоминания», кои для меня писала, а послала доктору. Не будь ты — ты, я бы, м. б. и хвалил твою сказочку. Но ты ее «выпалила», не остыв. Помни: искусство — искус, великий и сладкий труд, на 3 четверти — _т_р_у_д. Справься у Пушкина. Бывают полосы, когда творят очень обильно и очень быстро… — «болдинский» период у Пушкина305, к примеру. Но бывает, что и по двадцать раз перерабатывают… годами пишут… — его же «Евгений Онегин»306, «Жил на свете рыцарь бедный…» и многое. Достоевский — другое дело: там не искусство, а… хаос _с_к_в_о_з_ь_ видимость искусства. Там не нужна «форма», а «извержения»… хотя и у него «форма», но та бесформенная на глаз и меру — не на дух! — форма, которую можно назвать хаотической. Ты — от _с_в_е_т_а, и тебе нужна форма, и в ней ты можешь показать непоказуемое вообще. Ну, довольно.

Думается мне, что операции тебе не должны бы делать: все ван Капеллен дознал. Ты особенная и по крови. М. б. тебе нужно что-то вносить в кровь твою… м. б., как говорит Серов, принимать [желатин]. Попробуй есть больше желе, яблоки с кожей, непременно, ягоды [1 сл. нрзб.] _ч_е_г_о-то, что дает крови более густую вязкость. Не обращайся к знахарям, где порука, что после операции над почкой, не начнется то же — с другой?.. Будь осмотрительна. Опасности, — ясно же! нет и нет. Ведь эти «кровотеки» — не впервые! И твой дядя прав был.

Я, кажется, все твои письма получил — от 29–31 авг. — пришло, кажется, 3-го же, но к счастью, м. б. часом позже бомбы в почту, и попало в почтовом мешке уже на рю Пусэн, где я его и получил 6-го, по повестке от 4-го. Второе, от 4–6 сент., удачно получено без повестки, выдал почтальон консьержке. 3-е — вчера от Меркулова, оно помечено тобой 9-го сент., штемпель 10-го. — Я думаю о тебе не только в 11 ч. вечера — а всегда. Ты со мной.

Был на своей квартире. Чудеса! Уже навесили рамы и выправили и поставили запоры-замки к ним. Сегодня вечером будут вставлять стекла, сам видел их кипы в сенях: уже вставляют, где дети. Дал консьержке на резвость. Вот с механизмом жалюзи, довольно сложным, и с самими — новыми, конечно, — жалюзи будут тянуть, но и то слава Богу, можно жить. А пока я на даче, — сегодня солнце и особенная свежесть, цветут розы, прилагаю лепесток — не целую, ибо м. б. на здешней почте не пропустят, тут барышни любопы-тная, — шельма: 10-го, так и не заклеила при мне письма к тебе, а надеялась почитать «заграничное», думая, верно, что по-ихнему, а на-ка, почитай филькину грамоту! — 11-го начал, а 13 кончил 4-й рассказ для II ч. «Лета Господня» — «Серебряный сундучок» — мощи св. вмч. Пантелеймона. В субботу были инженеры Пастаки, ходил их прогулять и первым нашел белый гриб. Ел впервые за 10 лет — грибы жареные! Ем яблоки и помидоры, сырые. Есть аппетит. Многие в Париже нашли, что «очень поправился». Весь — в воздухе. Олька, я за этот месяц — а в сущности в 12–15 дней написал четыре рассказа — 50 страниц! Осталось еще, кажется, три, и «Лето Господне» будет закончено. Рвусь на «Пути Небесные», целюсь вот как, как на… тебя. Ты чувствуешь, как во мне бунтует? А? Годы… Милка… да, «куда на склоне»… а для писания, кажется, весь в форме, и могу кипеть… не знаю, как — в другом-прочем… Но тебя обнял бы горячо, если бы получил на то дозволение. Даже и без оного.

Очень дышал тобой, читая вчера твое письмо. Ольгунка, я только здесь увидал — после Капбретона, тому лет 10! — какое небо по вечерам, какая и голубизна, и синь, вперемежку, и какое жидкое золото и оранж, и перламутр в облаках, и какие сами облака… и заливы сини и золотые берега, и еще краски — невероятные! Понимаю твои восторги. Липы начали убираться в осеннюю золотистую прозрачность. Обнимаю тебя, моя милая, слабенькая Ольгуночка. Твой Ваня

16. IX.43 2 ч. дня

Вчера не успел послать. Сегодня не поехал в Париж, — вчера в 7 вечера снова бомбили Париж, мы отсюда видели, как Д.-С.-А. била по налетчикам, и на наших глазах загорелся хищник, пламя было видно минуты две. Сегодня утром узнали — опять наш квартал, и, говорит парижское радио, сильней, чем 3-го сент. М. б. завтра съезжу узнать о квартире, — вчера должны были вставить стекла. У нас нет радио, и приходится довольствоваться устным, т. к. мои газеты приходят на парижскую квартиру. Сейчас Юля поехала по делам, а я утром, на солнышке, пропалывал морковку. Валятся яблоки, — вот веселая бомбежка, даже и по ночам — по крыше! Это — благодать с неба падает, — яблоки зрелые, сладкие, — «святая радость».

Вот еще, слушай. Следовало бы тебе проверить, не связаны ли почечные припадки у тебя с давлением — ив кровеносных сосудах и — атмосферным. Пришло мне в голову. Известно, что при падении барометра, с подъемом на высоты или в связи с непогодой, у большинства — говорю о горной высоте — бывают шумы в голове, разлаживается работа сердца, бывают — при сильной высоте — и кровотечения из носа, из «ослабленных пунктов» в тканях, — ранения! — даже из ушей. Это тебе известно. Не совпадают ли твои почечные припадки с понижениями барометра? с увеличением кровяного давления? Припомни-ка… в какие времена года чаще всего наблюдалось недомогание. Мне помнится — весной и осенью, в февральские непогоды… Но важно _з_н_а_т_ь, какое давление было в сосудах — перед припадком и после — и во время его. Тогда многое уясняется. Смотри: в сильно ненастные полосы — раны — и оперативного характера, их места, — дают себя знать. Бывает даже, что у военных инвалидов «открываются» раны: и в прямом смысле, и в косвенном: боли, колотье, «ожоги». Проверь на себе. Мне больно было читать твое письмо — о болях в груди, в боку, в руке… Мой, раненый еще в детстве, указательный палец правой руки — оторвало захлопнутой дверью часть фаланги и ногтя, я писал тебе как-то, — всегда, несчастный, мерзнет зимой — первым, раньше и на нем отзывалась непогода, — а сегодня утром, когда очищал яблоко, шельма-оса ужалила как раз «бедного Макарку»,