Ну, вот лежу еще. Потом читаю в газете: «бомбы на Париж», — без подробностей. Ну, сколько же раз писали так, а почему-то сжалось сердце. И тут же успокоилась: — тоски не было уже, — значит, ничего.

Вдруг прошла тоска. Объяснила почкой. Потом все рвалась писать тебе, — думалось, «мало ли что может быть». Но в болезни я такая бываю… не знаю какая, другая какая-то. Но и ты хорош: «пиши», — а куда! Хоть бы адрес-то дал! Неужели толстокожий приятель Толена не послал денег Елизавете Семеновне?

Ах, Ванюша, как грудь болит, и рука и бок, и грудная клетка… К дождю, так хоть плачь! Режет как ножом. Тягостно лежать, — жарко, темно кажется в комнате, когда на улице такой свет. Но сейчас-то вечер, у кровати лампа для чтения, стоячая со столиком, очень удобная. М. б. скоро встану. Моя проблема с хирургом (идти с почкой к нему или нет. Я тебе писала, почему) разрешилась очень просто: вчера приехал вдруг нежданно проведать — был в деревне у кого-то. Ну и застал меня в постели, а я от него таилась, что больна. Я ему честно все сказала, как есть, — что устала душой еще и еще исследоваться, а что пока попробую еще одно лечение. И он сказал: «Конечно, я понимаю, я сам это проделал в жизни, и потом нет никакой опасности для жизни, а природа очень может помочь. Будьте покойны. Но если участятся припадки, то лучше посмотреть». М. б. нужно оперировать? Ну, что Бог даст! Милый этот доктор, — он не настаивает, не честолюбив, он прежде всего человек. Я не видала таких за границей.

И еще, под конец, когда уходить, вдруг говорит: «А ведь у Вас талант писательский… правда, Вы знаете, я был захвачен этими „набросками“… (* Я о них тебе писала. Собственно, они для тебя по-русски сперва написаны были.) и содержанием, и формой. И если бы я был издатель и мне принесли такой материал, то не задумываясь бы напечатал. У меня их на разрыв читать брали и даже увезли в Zust (городок), но я получу обратно…» Ты поймешь, как я краснела и бледнела.

Написано-то было по-немецки даже, как бы перевод. И все спрашивал, знаю ли я об этих данных, — я сказала, что мне «один писатель» советовал работать. «А-а-а, вот видите! Я прав, очень рад. У меня брат писатель, так что я не совсем невежественное мнение высказывал. А я вот не умею, я только оперировать умею». Только! А это известнейший хирург. И это не из ложного смирения, не фразы, не рисовка, а совсем искренне. С ним так легко, и все ему можно сказать, даже если бы я у знахаря предпочла лечиться. Он ко мне относится как к ребенку, но не снисходительно свысока, а внимательно и заботливо. Недавно была у меня невеста (или что-то вроде) Кеса298 и рассказала, что ее отец умирает от рака. Оперировать нельзя, т. к. склероз сердца. Рак легкого. Мой хирург оперирует легкие — его специальный «секрет». Она все-таки пошла к нему и просила посмотреть еще раз отца. Он сказал ей, что никогда не перенимает у коллег, тем более случаи внутренних заболеваний, — другое дело, если к нему на операцию пришлют. Тогда проверит и просмотрит все точно. Значит верно то, что и мне говорил, что не в его принципе брать пациентов от коллег. Но, несмотря на это, хочет меня переисследовать. Но так и сказал: «как бы своей сестре я хотел помочь, так и Вам, я сам напишу v. Cappellen, если найду что-либо, и вместе с ним обсудим». Как это надо ценить! Хвалил еще вчера за мою «храбрость», говорит, что редко это, чтобы так перенести операцию такого сорта. Обратился к Арнольду: «Не забудьте, подобного рода сдерживания нервов стоят очень дорого, она же слабенькая еще, — почка могла и на это реагировать». Еще не исключает возможность особенности моего организма, ибо, будто бы такие случаи бывают. Был доволен и пульсом, и видом, и настроением. Выгляжу я хорошо, Ванюша. Только томительно это лежание. Ведь только что встала! Ну, будет о себе! Как я рада, что ты пишешь! Открыточку твою не получила. Хоть бы постояла хорошая погода, хоть бы ты отдохнул. М. б. и вставят стекла скоро у тебя? Как бы жаль было твоей квартиры! Ванечка, мысленно шлю тебе цветы к твоему спасенью и за неимением возможности осуществить этого, прикладываю маленький цветочек в письме. Обнимаю. Оля

[На полях: ] За эти дни перечла «Божественную комедию», — по-немецки, — другой нет, кроме итальянского оригинала. Действительно, — божественно.

Горю прочесть твои новые рассказы. Как же я обкрадена, что не имею возможности этой. И не могу поговорить с тобой!

Всегда, утром и вечером молюсь за тебя. А помнишь, бывало, в 11 ч. вечера ты думал обо мне?!.. Крещу тебя. Будь здоров.

58

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

9. IX.43

Здравствуй, дорогая Ольгуночка-персик… так ты не вишенька, а персик! Удачно мама окрестила. Очевидно, похожа. Я рад. Самое главное, чтобы «спела». Новый врач, кажется, точней определяет недуг твой почечный. Помнишь, писал я — не только со слов Серова… — м. б. дело в сосудистой системе, в свойствах — физических и химических — крови и сосудов-тканей. Ни в коем случае — мучительных исследований — цистоскопии! После специалиста — лишне, положение не изменилось. Верю в честность хирурга и объясняю его предложение — желанием искренним — помочь, но здравый смысл говорит — не надо.

Главное — больше покоя, щади же хрупкость — пока! — свою, ослабленность после испытаний. Ты же — умна, как сотня попов-Семенов.

Пустошкин, — м. б., лучше через «ы» после «т»? — определенный вид «лизунов», ищущих «тепла» возле юбки. Чуть фатоват, чуть «разочарован», с большим самомнением, любит «загадочных»… — и при всем таком я не сомневаюсь, что ему было холодно в жизни, и он грелся любовью без накальца. Так… но..! — когда Валя «уходит»… — искать _с_е_б_е_ облегчения…?! — у тебя..? — что-то во мне не вмещается. Тут — «отдай все», «забудь все свое»… и — стереги каждый миг, а не — «отдых». Ну, впрочем, ты, ведь, «медоносная»… — издалека слышат чарующий аромат зрелого «персика»… — поверь, говорю не в пошлом смысле, а в самом «уносящем», неопределимом, как духи «после ливня». И главным образом имею в виду твои умственные