Временным Комитетом вместе с другим членом Думы Степановым в Царское Село и на которого ссылается Керенский. Вот как через 10 лет Демидов изобразил свою поездку в «Последних Новостях». Вечером 28-го Милюков обратился от имени Вр. Ком. к Демидову и Степанову с предложением поехать в Царское Село. «Есть одно серьезное дело, – сказал он им. – Из Царского получены тревожные и противоречивые слухи: по одним – царскосельский гарнизон идет на Петербург, по другим – там с минуты на минуту грозит вспыхнуть мятеж. Необходимо попытаться предупредить и то, и другое». «На следующий день (т.е. 1 марта), – рассказывает Демидов, – друзья проводили нас сумрачно. И у нас на душе было волнительно и заботливо… Царское Село – там стояли стрелки императорской фамилии. Невольно думалось, что слухи о походе на Петербург вернее слухов о готовящемся взрыве на месте… О нашем приезде было дано знать, и нас встречали. Начальник станции сообщил, что при выходе нас ждут придворный экипаж и военный автомобиль из ратуши, где идет гарнизонное собрание. Начало мало походило на поход против Петербурга и на готовившийся местный взрыв… Было около 11 час. утра. В городе тихо. Улицы почти пусты. После Петербурга, кипевшего, как в котле, это было странно». Депутаты поехали в ратушу и были встречены в собрании долгими бурными рукоплесканиями. Они сообщили о переходе власти в руки Гос. Думы и закончили призывом к «войне до победы». «В ответ раздалось оглушительное «ура»… Нас окружили офицеры. У всех была одна просьба: ехать немедленно по казармам. Войска еще в руках… Еще сутки неизвестности, и дисциплина может рухнуть». Депутаты поехали. Небезынтересны их показательные наблюдения. В одной из казарм, где солдаты отказались выйти для беседы с депутатами, последние наткнулись на совершенно «скотские условия» содержания солдат. «За два с половиной года мировой войны я объездил все три фронта, – говорит Демидов, – но такой “казармы”, какою оказался царскосельский манеж, встречать мне не приходилось, сразу почувствовалось, что слухи о взрыве могли иметь под собой почву»241. По окончании объезда депутатами казарм в ратушу приехал дворцовый комендант фон Гроттен, с которым у Демидова произошел такой приблизительно разговор. «До приезда Государя, – сказал комендант, – я ничего не могу делать другого, как защищать дворец до последней возможности. Я не могу ни с кем входить в переговоры… Мы, конечно, нападенье отобьем, но это будет ужасно». – Могу ручаться, – перебил генерала Демидов, – что этого не случится, если не будет какого-либо вызова со стороны дворцовой охраны». – «За это я ручаюсь», – в свою очередь сказал Гроттен и попросил заехать во дворец и поговорить с охраной. «Подумайте, генерал, – возразил депутат, – ведь говорить мы можем только от лица Гос. Думы. Мы должны сказать, что сейчас власть в руках Думы… что царского правительства больше нет. Каково будет ваше положение? Стало быть, и вы признали Думу…»

Этим характерным разговором и можно закончить описание, данное Демидовым той миссии, которую он выполнил. Оно стоит на дистанции огромных размеров от описания, которое подсказывало Керенскому его тогдашнее революционное чувство и позднейшее желание перед иностранцами представить мощный единодушный порыв февральских дней и полную изоляцию уходившей в историю монархии242. По словам Керенского, члены Думы были посланы для того, чтобы выяснить, в каком положении находится царская семья среди мятежного гарнизона. Демидов будто бы установил, что Царица была немедленно оставлена всеми служителями и вынуждена была сама ухаживать за больными детьми. Гроттен просил новую власть взять на себя охрану царской семьи. Позднейший рассказ Демидова все это опровергает, как опровергает и занесенную в воспоминаниях Вырубовой версию о «приказании» Родзянко всей царской семье выехать из дворца: «Когда дом горит, все выносят»243.

Когда думские депутаты уезжали вечером из Царского, им передали, что «ген. Иванов с какой-то частью шел на Царское, но его поезд пустили по другому направлению». Слух был неверен. Иванов, как мы знаем, прибыл в Ц. С., нашел здесь все в состоянии довольно спокойном и охрану царскосельского дворца надежной. Впечатления известного инженера Ломоносова, поздно вечером приехавшего в Царское, где жила его семья, сводились к тому, что «местные войска объявили себя нейтральными…»244.

«Идет редкая стрельба, – это солдаты от радости стреляют в воздух». Нет данных, подтверждающих повествование Жильяра о том, что вечером первого марта мятежники «стали наступать на дворец и что столкновение казалось неизбежным». «Императрица, – рассказывал Жильяр, – была вне себя от ужаса при мысли, что кровь прольется на ее глазах, и вышла с Марией Николаевной к солдатам, чтобы побудить их сохранять спокойствие. Она умоляла, чтобы вступили в переговоры с мятежниками». Ни первого, ни второго марта со стороны «мятежников» никаких активных действий против царскосельского дворца не было предпринято. Думается, правдивую картину происходившего в Александровском дворце дал в своих воспоминаниях бывший «придворный скороход» эстонский гражданин Оамер. По его словам, командир сводного пехотного полка, Комаров, распорядился вызвать во дворец весь полк, расположенный у павильона императорской ветки. Все части прибыли в боевой форме, с ружьями и пулеметами и расположились в обширном подвале дворца, принявшего вид военного лагеря. У ворот и кругом дворца были расставлены часовые посты. Когда со стороны расквартированных в Ц. С. I, II, IV стрелковых, л. гвардии гусарского и кирасирского полков стала слышаться беспорядочная ружейная стрельба, Комаров распорядился поставить у ворот дворца два пулемета. А. Ф., узнав про это, отменила распоряжение. «Должен заметить, – пишет Оамер, – что А.Ф. выказала себя в эти тревожные дни и ночи женщиной с крепкими нервами и большой выдержкой характера. Она несколько раз, раза два даже в 2—3 часа ночи, спускалась в подвал Александровского дворца, проходила медленно мимо стоявших солдат и, бодро смотря им в глаза, говорила: «Прошу ни при каких обстоятельствах не стрелять, быть хладнокровными, стараться уговаривать словами. Я готова все претерпеть, только не хочу крови»… «Среди собранных для охраны дворца солдат и казаков конвоя, ввиду их отрезанности от остального мира и носившихся слухов о готовящемся обстреле из орудий и штурме дворца, возникло тревожное настроение. Солдаты и казаки собрали общее собрание, где при общем одобрении выбрали депутации из 3 офицеров и около 20 солдат и казаков. Всем им надели на рукава белые повязки, и, взяв с собой белый флаг, сделанный из приколоченной к палке скатерти, они выехали на грузовике в казармы лейб-гвардии 1-го стрелкового полка, откуда раздавалась беспорядочная ружейная стрельба… Встретили депутацию дружелюбно, так как и там от неизвестности, что делается среди войсковых частей, находившихся