во дворце, было настроение нервное и неспокойное. Как оказалось, действительно орудия были направлены дулами по направлению Александровского дворца. Согласились обоюдно охранять порядок во дворцах и на прилегающих к ним улицах сводному пехотному полку и казакам Конвоя Е. В., а вокзалы и остальную часть улиц Царского Села и Павловска стрелкам245… По выяснению прибывшими парламентерами, среди казаков и солдат тревожное настроение улеглось. Все, кроме обычного наряда, были отправлены обратно в свои казармы». Между обеими сторонами была установлена «нейтральная зона», и дворцовая охрана надела белые повязки. Но она не была разоружена, как отметила в своих воспоминаниях бывшая замужем за кн. Иоанном Конст. сербская королевна Елена Петровна, посетившая дворец 1 марта. (Когда корнет Марков, покинув царскосельский лазарет 4 марта, явился во дворец, там по-прежнему на постах стояли вооруженные солдаты сводного полка.) Тогда же был послан в Петербург фл.-ад. Линевич для переговоров с «думскими» кругами через посредство Родзянко.

Итак, ни первого, ни второго марта со стороны «мятежников» никаких активных действий против царскосельского дворца не было предпринято. Вырубова была больна, лежала с жаром, и, вероятно, в представлении ее все достаточно перепуталось – поэтому ей казалось, что бунтующие с пулеметами надвигались на дворец для того, чтобы его разгромить, и что охрана дворца покинула его уже 1 марта, и что по самому дворцу уже ходили кучки революционных солдат.

Из письма А.Ф. 2-го видно, как сгущается постепенно атмосфера, как изолируется понемногу дворец от внешнего мира и как близкие люди попадают на учет или оказываются арестованными. «Ты прочтешь все между строк и почувствуешь, – писала она мужу, – всего не скажешь в письме», но как все это далеко от того жуткого «нечеловеческого» одиночества, о котором говорил в своих парижских докладах (уже для русской публики) в 36-м году Керенский, когда с образностью, переходящей в фальшь, утверждал, что царская семья всеми была покинута, и «революционеры бегали в аптеку» за лекарствами для больных детей246. А. Ф., конечно, бодрилась, когда говорила о своем даже боевом настроении: «Все мы бодры, не подавлены обстоятельствами, только мучаемся за тебя». С ночи на 3-е «тревога» должна была усилиться, ибо был арестован поздно вечером в ратуше ген. Гроттен («совершенство» аттестовала его Царица в письме 2-го) и другие лица (сообщения из Ц. С. в Ставку). Внешне, однако, все еще по-старому. «Мы все держимся по-прежнему, каждый скрывает свою тревогу… вечером, – пишет А. Ф. 3-го, – я с Марией делаю свой обход по подвалам, чтобы повидать всех наших людей, – это очень ободряет…»247.

* * *

Три дня, прошедшие с 28 февраля, – время огромное для момента, когда события текли с быстротой часовой стрелки. Вероятно, обстановка, в которой происходило первое свидание А.Ф. с вел. кн. Павлом, была ближе к характеристике, которая дана была в письме 2-го марта: «Павел, получивши от меня страшнейшую головомойку за то, что ничего не делал с гвардией, старается теперь работать изо всех сил и собирается нас всех спасти благородным и безумным способом». Дело идет об «идиотском манифесте относительно конституции после войны». Предоставим вновь слово вел. кн. Павлу, оно, конечно, претворено восприятием газетного сотрудника248. «1 марта, – продолжает интервью, – я вторично был вызвал во дворец, но пойти туда отказался. В это время у меня на квартире готовился манифест о полной конституции русскому народу. Его должен был подписать Николай Александрович. Заручившись подписями Кирилла Вл. и Мих. Ал. и подписавшись под этим манифестом сам, я отправил манифест в Гос. Думу и вручил его под расписку Милюкову. А уже потом я отправился во дворец. Первые вопросы, заданные мне тогда Алек. Фед., были такие: “Где мой муж? жив ли он? И что нужно сделать для улажения беспорядков?” Я передал А. Ф. содержание заготовленного мною манифеста, и она его одобрила». Далее передавалось содержание этого не очень удачного по форме выражения «манифеста». «В твердом намерении переустроить государственное управление в Империи на началах широкого представительства, мы предполагали приурочить введение нового государственного строя ко дню окончания войны», – начинал манифест и перекладывал затем ответственность на «бывшее правительство», которое, «считая нежелательным установление ответственности министров перед отечеством в лице законодательных учреждений, находило возможным отложить этот акт на неопределенное время. События последних дней, однако, показали, что правительство, не опирающееся на большинство в законодательном учреждении, не могло предвидеть возникших волнений и их властно предупредить». Посему: «Мы предоставляем государству российскому конституционный строй, повелеваем продолжить прерванные указом нашим занятия Гос. Совета и Гос. Думы, поручая председателю Гос. Д. немедленно составить временный кабинет и в согласии с ним озаботиться созывом Законодательного Собрания, необходимого для безотлагательного рассмотрения имеющего быть внесенным правительством проекта новых основных законов Российской Империи»249.

Манифест еще не был представлен во Временный Комитет, когда до вел. кн. Павла дошло сообщение о том, что начались разговоры по поводу отречения и назначения Мих. Алек. регентом. Тогда, как мы уже знаем, вел. кн. Павел написал своему племяннику Кириллу с просьбой переговорить с Родзянко. Племянник, уже ходивший с красным флагом, несколько раздраженно ответил дяде: «До меня дошли лишь слухи. Я совершенно с тобой согласен, но Миша, несмотря на мои настойчивые просьбы работать ясно и единомышленно с нашим семейством, прячется и только сообщается секретно с Родзянко. Я был все эти тяжелые дни один, чтобы нести свою ответственность перед Ники и родиной, спасая положение, признавая новое правительство».

Тактика спасения династии, примененная вел. кн. Кириллом в революционные дни, вызвала резкое отрицательное отношение к себе не только со стороны А. Ф. Брат легитимного кандидата на Российский престол занес в дневник 9 марта такое суждение по этому поводу старшего в роде вел. кн. Ник. Ник.: «Поведение вел. кн. Кирилла глубоко возмутило всех». «Еще после опубликования отречения это было бы допустимо, но до этого долг присяги и чести не допускали таких действий, т.е. переходить на сторону в то время врагов Государя, где кровь наших предков, честь и сознание своего достоинства».

Редакция «Красного Архива» не расшифровала того лица, скрытого в письме вел. кн. Павла под инициалами Н.И., при посредстве которого Павел Александрович был все время в контакте с Государственной Думой, между тем это нетрудно сделать. Подразумевался здесь прис. пов. Иванов – тот самый, который позже играл в дни гражданской войны несколько двусмысленную роль при образовании Сев.-Зап. правительства на фронте ген.