замышляют что-то… Заметна тесная связь между Шетарди и ганноверцем Лестоком, хирургом княжны Елизаветы, который ее пользует, и что этот посланник является часто ночью, переодетый, к княжне Елизавете. А так как ничто не указывает на существование между ними любовной связи, то там должно быть что-нибудь политическое».

Знал ли что-нибудь об этом Растрелли? Неизвестно. Но любопытно, что наблюдение за строительством дворца он передоверил своим помощникам — сначала Алексею Евлашеву, а затем Николаю Васильеву, уйдя сам в сторону.

Во всяком случае, новый придворный заговор был готов. Оставалось ждать момента для начала действий. Необходим был человек, способный повторить хотя бы опыт Миниха. И таковой нашелся…

В 1858 году в Берлине вышла книга «Русский двор сто лет назад. 1725–1783», содержавшая выдержки из донесений французских и английских послов в Петербурге. Материалы для книги собрал историк Александр Иванович Тургенев, брат декабриста Николая Ивановича Тургенева, друг Александра Сергеевича Пушкина, сопровождавший гроб поэта до Святогорского монастыря.

Глава, посвященная восшествию Елизаветы Петровны на престол, начинается фразой: «Настоящим виновником всей этой революции был Лесток». (Не следует забывать, что еще в XIX веке любой переворот, любую перемену состояний власти именовали революцией.) Итак, Лесток…

В 1713 году, двадцати одного года от роду, прибыл он лекарем в Петербург. Очень скоро завоевал расположение царя Петра I, но потом был сослан в Казань за любовное приключение, наделавшее много шума при дворе. Екатерина I вернула его из ссылки и сделала очень близким другом. После смерти матери стал самым доверенным лицом дочери — Елизаветы Петровны. Через него Елизавета вела секретные переговоры с иноземными послами. А поздно вечером 24 ноября 1741 года Лесток вынудил Елизавету Петровну начать «революцию», объявив, что завтра будет уже поздно.

Примечательно, что во всех дворцовых переворотах первой половины XVIII столетия главенствующую роль играли немцы, пригретые еще царем Петром. Так, Остерман окончательно утвердил Анну Иоанновну на престоле, Миних — Анну Леопольдовну, Лесток — Елизавету Петровну. А русские дворяне, третируемые немцами, стояли в стороне или в лучшем случае довольствовались второстепенными ролями. Царь Петр, выколотив привычки и традиции старины, не успел воспитать у российских дворян чувство ответственности, умение принимать самостоятельные решения и действия. Понадобились десятилетия, жизнь целого поколения, чтобы русские дворяне осознали себя хозяевами земли, обрели чувство собственного достоинства и научились определять ход событий в своих интересах.

В ночь с 24 на 25 ноября, подогрев себя шампанским, Елизавета Петровна с близкими людьми подняла гренадерскую роту лейб-гвардии Преображенского полка и, вытащив из нагретых постелей Анну Леопольдовну, ее мужа, Остермана, Левенвольде и Миниха, отправила их под караул. Переворот был совершен. (Хочется заметить, что шампанское вообще играло свою роль в истории дворцовых переворотов России. Искрящимся аи взвинтили себя гвардейцы, сторонники будущей Екатерины II, в ночь на 28 июня 1762 года. Пили шампанское, перед тем как двинуться в Михайловский замок, убийцы Павла I.)

25 ноября 1741 года Петербург пробудился на рассвете от барабанного боя, топота солдатских ног, выкриков воинских команд. Столичные полки, развернув знамена, торопились на Царицын луг, к дому Елизаветы Петровны, принести присягу новой императрице.

Известие о ночных событиях в дом Растрелли пришло от всезнающих слуг. Пока, не попадая в рукава, он натягивал парадный кафтан, пока будили кучера и закладывали лошадей, прошло все же немало времени,

Сани обер-архитектора с трудом пробирались сквозь толпу, заполнившую улицы. Обыватели спешили к дому новой императрицы, ярко освещенному многочисленными кострами, запаленными по причине жесточайшего мороза. Сани пришлось бросить и добираться пешком. Кто-то толкал в спину, кто-то обругал. О злобном отношении петербургского люда в день переворота к знатным господам вспоминали позже некоторые современники Растрелли.

С трудом пробился он к дому, протолкался внутрь, но дальше второй комнаты пройти не смог. По тому, как сдержанно с ним раскланивались, как кое-кто вообще делал вид, что незнаком, обер-архитектор понял: надеяться на милости императрицы вряд ли следует…

Месяц никто не вспоминал о де Растрелли. Новый двор делил должности и веселился. По словам Манштейна, адъютанта Миниха, того самого, который в свое время арестовал Бирона, «вся гренадерская рота Поеображенского полка получила дворянское достоинство и офицерские чины… Рота была названа Лейб-компанией. Ея Величество объявила себя капитаном ея… Рота эта творила всевозможные бесчинства в первые месяцы пребывания двора в Петербурге. Господа поручики (бывшие рядовые. — Ю. О.) посещали самые грязные кабаки, напивались допьяна и валялись на улицах в грязи. Не было возможности удержать в порядке этих людей, которые, привыкнув всю жизнь повиноваться палке, не могли так скоро свыкнуться с более благородным обращением…

Солдаты гвардии, в особенности двух старых, самых дерзких и своевольных полков империи, совершили множество беспорядков…».

Декабрь столица провела в напряженном беспокойстве. Обыватели — по причине страха за свою жизнь и имущество. Императрица — из-за боязни возможного нового заговора. (Лейб-компанцам, стоявшим в ночном карауле у спальни государыни, платили по 200 рублей.) Обер-архитектор — в ожидании дальнейшей судьбы.

Кабинет-секретарем Елизавета назначила Ивана Антоновича Черкасова. Изрядно пострадав в свое время, сначала от Долгоруковых затем от Бирона, он люто ненавидел всех, кто как-то был связан с его обидчиками. Франческо Бартоломео Растрелли оказался в их числе.

В начале 1742 года Кабинет Ее Императорского Величества затребовал от Франческо Растрелли известие: почему он числится обер-архитектором, кто и когда пожаловал ему графский титул и по какому праву пишет он перед своей фамилией частицу «де». Вслед за письмами Кабинета последовал именной указ императрицы — графское достоинство архитектора Растрелли в России не признавать, выплату ему обер-архитекторского жалованья задержать. В добавление к письменному последовало и устное указание: никаких строений тому итальянцу не поручать. Новая государственная машина начала свое движение.

Всеми архитектурными делами стал теперь ведать доброжелательный и разумный Михаил Земцов. Тщетно пытался он привлечь опального зодчего к работе. Интриги кабинет-секретаря оказывались сильнее.

Двор переехал в Москву. Вослед заторопились многие мастера Канцелярии от строений. А Франческо Растрелли вынужден был метаться по покоям собственного дома, лишь иногда отправляясь на строительство Летнего дворца взглянуть со стороны, как распоряжается делом бывший его помощник Николай Васильев.

Почему же Растрелли остался в России? Почему не уехал куда-нибудь на запад — в Австрию, Саксонию, Пруссию? Архитектура только тогда настоящее искусство, когда устремления страны и времени совпадают с интересами и помыслами зодчего. Россия для Растрелли, мечтавшего о создании собственного величественного и торжественного стиля, была идеальной страной. Он понимал, что в других землях его талант вряд ли обретет столь благодатную почву. Значит, не следует терять уверенности, что все образуется, Надо только уметь ждать.

Основания для уверенности были. Михаил Земцов умер осенью 1743 года. Растрелли знал о плохом здоровье старого друга. Оставались, правда, И. Коробов, А. Евлашев, С. Чевакинский, А. Квасов и Г. Дмитриев. Адмиралтейский архитектор Коробов был слишком строг и утилитарен в своих проектах и для строительства пышных дворцов