Нехорошо там… — И Миних многозначительно поднял вверх указательный палец.

Отхлебнув изрядный глоток венгерского, нагнулся к уху архитектора и простуженным голосом поведал:

— Видение было…

…В майскую полночь часовой у трона в зале увидел, как вошла императрица вся в черном. Часовой колокольцем вызвал караул. Вбежали рослые гвардейцы, топоча сапогами, и исполнили парадный артикул. Императрица, не обращая внимания, продолжала тихо скользить по залу, точно выискивая что-то. Изумленный начальник бросился в покои Бирона и доложил, что императрица почивать не изволят, а бродят одна по Тронной зале. «Как не изволят, — вскричал Бирон, — когда я только что из ее опочивальни…» Бросились к ней, а оттуда втроем в Тронную залу. Впереди императрица, как была, с распущенными волосами и в пудермантеле, за ней Бирон, а сзади, придерживая палаш, начальник караула. Так и вбежали. И встретились две императрицы. Одна — раскрасневшаяся, со злым взором, другая — тихая, вся в черном. Потом та, что в черном, бесшумно проплыла к трону, села и… исчезла. А та, живая, дурным голосом закричала: «Это она!.. Смерть моя за мной приходила!..»

Рассказ этот через столетие появился на страницах всеми уважаемого журнала. Как и почему он родился? Императрицу боялись, ненавидели и с нетерпением поджидали ее смерти. Нетерпение породило предсказание. Предсказание обратилось легендой. Легенды и исторические анекдоты будоражат воображение и питают надежды на справедливость.

А Миних продолжал расхаживать по кабинету, громыхая тяжелыми ботфортами, и слова вылетали четко, раздельно, в такт широким шагам:

— Стоять тому Летнему дому в Летнем саду, где сливаются Мья и Фонтанка. Дом должен быть величествен, удобен, просторен. При нем парк регулярный. Быть дому российским Версалем…

Заказ означал благоволение правительницы и оставление за архитектором его придворного чина.

Правда, в росписи чинов двора Иоанна Антоновича Растрелли упомянут почти в самом конце — после кастелянш, трубачей, музыкантов. Ниже идут только «придворный первый живописец Коровак» и «часовой мастер Яков Ранет».

Талантливый архитектор столь же необходим двору, как опытный, хороший ювелир, сладкоголосый певец — как все, что может приносить радость взору и усладу слуху. Но за удовольствие следует платить, а Миних не желает выдать жалованье за работу в Курляндии. Это нарушение правил. И обер-архитектор садится писать прошение малолетнему императору:

«Бьет челом двора Вашего Императорского Величества обер-архитектор граф фон Растрелли, а о чем мое прошение, тому следуют пункты:

1. В прошлом 1735 году по имянному, блаженныя и вечно достойная памяти Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Анны Иоанновны Самодержицы Всероссийской Вашего Императорского Величества любезнейшей государыни бабки, указу послан был я, нижайший, в Курляндию к построению домов бывшего герцога Курляндского, при которых и обретался по прошлом 1740 годе и я имел всегдашнее смотрение и показание работ как в мызе Ругендале, так и Митаве.

2. А в бытность мою при означенных работах упомянутого бывшего герцога за труды мои никакого вознаграждения не имел, чего ради претерпевал немалые убытки.

3. И дабы высочайшим Вашего Императорского Величества указом повелено было за многолетнюю мою при означенных строениях бытность и труды означенного бывшего герцога Курляндского меня нижайшего всемилостивейше пожаловать что высочайшим Вашего Императорского Величества указом повелено будет.

Всемилостивейший Государь прошу Вашего Императорского Величества о сем моем челобитье решение учинить.

Февраля 7 дня 1741 г.

Граф фон Растрелли».

Подписывая прошение, Растрелли заменяет привычную для него частицу «де» на понятную и близкую двору — «фон». Чего не сделаешь ради хлеба насущного…

Мы не знаем, каков итог этого прошения, но через два десятилетия, размышляя о должности зодчего в России, Растрелли запишет уже цитируемые слова: «Архитектор на службе не имеет ничего, кроме своего жалованья, без какого-либо другого вознаграждения, всегда допустимого в других странах».

Придворная должность дает право на помещение во дворце. И Растрелли получает его. Две комнаты в Зимнем доме Петра I. На верхнем этаже. Рядом с жильем скорняка, гранильщика камней и итальянских комедиантов.

В жарко натопленных дворцовых покоях Растрелли всегда душно, пахнет потом и столярным клеем. «Архитектурии гезели», присланные Канцелярией от строений, чертят, пилят, строгают и клеют под наблюдением обер-архитектора. Здесь «отправляются к рисованию чертежи домов и строениев Его Императорского Величества».

Первые месяцы 1741 года Франческо Бартоломео ограничивает свою жизнь старым государевым Зимним домом и своим жилым, на Первой Береговой улице. Осторожности требует само время. Смутное, беспокойное, полное всяческих слухов.

Уже не пугаясь, громко говорят о возможной войне со Швецией; о предстоящем марше сорока тысяч солдат в Австрию, в помощь императрице Марии Терезии. Говорят о безволии принца Антона Ульриха и наглости фаворита Анны Леопольдовны, саксонского посланника графа Линара. Но больше всего толкуют о принцессе Елизавете Петровне и французском после, маркизе де Шетарди, который ссужает принцессу деньгами. У дома Елизаветы Петровны на Царицыном лугу постоянно толкутся тайные соглядатаи, но это не смущает молодых преображенцев. Разгоряченные французским вином, они снуют между домом принцессы и особняком де Шетарди. Ходят слухи, что француз привез с собой сорок тысяч бутылок шампанского и охотно поит всех приверженцев Елизаветы.

Да разве перечислишь все, о чем, кто озлобленно, а кто и с интересом, говорят в петербургских домах. Чем больше в городе разговоров, тем неустойчивее власть. В такую пору надежнее всего ограничить свои интересы работой. И все же Растрелли очень внимательно следит за тончайшими нюансами придворной жизни. Не может не следить.

В конце февраля 1741 года проект нового Летнего дворца наконец-то готов, и архитектор решается представить его на высочайшее утверждение. И вдруг повез чертежи не во дворец, не к Миниху, а в Гоф-интендантскую контору, будто нарочно избирая путь бюрократических проволочек и долгих недель ожидания. Случайно? Вероятно, нет.

3 марта покой петербургских обывателей нарушает барабанная дробь на площади перед Адмиралтейством, на Невской першпективе, Царицыном лугу, Немецкой улице. Натужно выкрикивая слова, глашатаи извещают столичный люд о полной отставке фельдмаршала Миниха от всех должностей. Неужто все государи следуют советам Макиавелли: придя к власти, первым делом уничтожь всех тех, кто тебя привел к ней? Сколь бы щедра ни была твоя милость, они все равно будут считать ее малой и ожидать большего.

Отставка Миниха несколько обеспокоила обер-архитектора. Он лишился последнего могущественного покровителя. Но, по здравом размышлении, понял: правительница очень хочет иметь свой новый дворец, значит, и строитель его будет ей нужен.

24 июля 1741 года в присутствии правительницы Анны Леопольдовны, ее мужа, генералиссимуса Антона Ульриха, придворных и гвардии в Третьем Летнем саду состоялась закладка нового дворца. Под звуки ружейного салюта в основание фундамента опустили специально заготовленную мраморную плиту с памятной надписью. Ее исполнителю был высочайше пожалован рубль.

Отсчитывая с этого дня, Анне Леопольдовне оставалось править всего пять месяцев.

Еще 21 июня английский посланник Финн доносил своему правительству: «Существуют сильные подозрения в том, что посланник французский и министр шведский