— Милосердия! — воскликнул имхурсаг. — Пощади меня! — Он рухнул на колени и коснулся бедра Шарура умоляющим жестом. — Я твой раб! — Наклонившись, он поцеловал ногу Шарура сквозь ремни сандалии. — Милосердия!

— Вставай, — приказал Шарур. У него начисто пропало желание убивать соперника в таких обстоятельствах. — Пойдешь через наши ряды. Вернешься в наш лагерь. Пока идешь, будешь всем говорить, что ты пленник и раб Шарура. Если сумеешь добраться до лагеря невредимым, я отдам тебя работорговцу Ушурикти. Будет хоть какая-то прибыль от тебя. А потом поговорим и о выкупе.

— Ты — мой хозяин. — Имхурсаг поднялся на ноги. — Я повинуюсь тебе, как моему богу.

Это было сильное обещание. Если пленник Шарура осмелится нарушить его... а-а, ладно, тогда из него получится плохой гибилец, все лучше, чем хороший имхурсаг. Шарур повелительно махнул рукой себе за спину. Продолжая бормотать обещания и благодарности, мужчина побрел прочь.

— Ты мог бы легко убить его, — сказал Хаббазу. — Он враг твоего города. Он враг твоего бога. Это был похвальный поступок.

— Видишь ли, прибыль — тоже неплохая вещь, — ответил Шарур. Прибыль тоже имеет свое применение. У меня появился повод просить у Кимаша-лугала позволения вернуться в Гибил после того, как мы здесь закончим. Надо позаботиться о пленнике, договориться с Ушурикти насчет продажи.

— Да, гибильцы могут быть хитрыми, когда захотят, — заметил Хаббазу. — Хорошо, что ваш бог не покровительствует ворам, а то у нас появились бы серьезные конкуренты.

— Важен человек, а не его город, — сказал Шарур.

— М-да, вижу. Это, наверное, потому что ваш бог не забирает себе ваши души, как это принято у богов других городов. — Хаббазу задумался. — Вот вы такие разные и получаетесь, не то, что люди Зуаба или Имхурсага.

— Может, ты и прав, — кивнул Шарур.

— Конечно, прав. — Вор преисполнился уверенности. — Ты живешь в своем городе, а я смотрю со стороны и вижу, насколько вы разные. — Глаза вора сверкали. — А теперь ответь-ка мне на такой вопрос: когда ты вернешься в Гибил, чтобы отдать своего пленника работорговцу, сможет ли некий человек такого низкого положения, что о нем не стоит и упоминать могущественному лугалу, сопровождать тебя?

— Думаешь, я знаю такого человека? — отстраненным тоном спросил Шарур. Хаббазу внимательно посмотрел на него, и ухмыльнулся. Шарур продолжал: — Ну, если бы действительно знал кого-нибудь такого, то почему бы ему и не сопровождать меня в Гибил?

— Возможно, скоро ты с таким познакомишься. Но пока что нам обоим предстоит встреча с большим количеством довольно неприятных людей, — произнес Хаббазу, поморщившись от рева Энимхурсага, призывавшего свое войско сплотиться и дать отпор гибильцам.

Как бы яростно не сражались имхурсаги, все-таки и вооружением, и воинским умением они уступали гибильцам. Так что призывы бога пропадали втуне. Вторжение захлебнулось. Имхурсаги отступали.

Шарур тяжело дышал, и сквозь пот, заливавший глаза, с удивлением смотрел, как низко уже опустилось солнце к западному горизонту. Дышать было больно. Какой-то имхурсаг заехал ему дубинкой по ребрам. Доспех ослабил удар, но многочисленные синяки болели. Он прислушался к ощущениям: нет, вроде бы ребра целы.

Имхурсаги докатились уже до своего лагеря. Теперь они собрались перед шатрами, защищая те пожитки, которые взяли с собой в поход, а дело защиты бога отошло на второй план. Быстро темнело. Лугал Кимаш дал сигнал завершать сражение.

— Мудро, — заметил Хаббазу. — Не стоит доводить Энимхурсага до крайности, кто его знает, на что он способен?

— Я бы предпочел не выяснять предела его возможностей, — сказал Шарур. — Думаю, Кимаш тоже. Может, и наш Энгибил предпочел бы этого не знать.

— Возможно, ты прав, — кивнул Хаббазу.

Оставив заслон на случай, если имхурсаги вопреки ожиданиям решат продолжать боевые действия ночью, Кимаш отвел войско в лагерь. Раненые стонали и плакали; уцелевшие распевали песни и славили лугала, свой город и, в последнюю очередь, своего бога.

На пути в лагерь Шарур встретил Тупшарру и Эрешгуна. Брат был цел, не считая резаной раны на щеке; отец тоже отделался синяками.

— Ну, мы им показали! — похвастался Эрешгун.

В лагере Шарура ожидал его пленник. Он бросился ниц перед Шаруром на землю с криком: «Я твой раб!»

— А как же, — согласился Шарур. — Сейчас посмотрим, разрешит ли лугал отвести тебя в город и сдать на попечение работорговцу. Рабы мне пока не нужны, так что работорговец сможет тебя продать, а прибыль — пополам.

— Твоя воля. Делай, как сочтешь нужным. Ты меня пощадил, хотя мог убить. Теперь я принадлежу тебе.

Шарур подумал, что, попади он в плен, вряд ли отнесся бы к этому с таким смирением. Но имхурсаг и раньше был рабом. Какая ему разница, кто стал его новым хозяином: бог или человек?

— Жди здесь, — приказал он. — Я скоро вернусь.

Кимаша-лугала он отыскал в окружении его гвардейцев. Лугал приветственно поднял чашу.

— Заходи, сын Эрешгуна! — пригласил он. — Хочешь пива?

Кто-то сунул Шаруру кружку пива. Он с удовольствием выпил; после целого дня на поле битвы под палящим солнцем он ощущал себя, как земля в засуху

— Могучий лугал, — обратился он к начальнику, когда осушил чашу, — ты не разрешишь мне вернуться в Гибил, сдать пленника Ушурикти на хранение?

— Это уже второй твой имхурсаг, которого ты отдашь Ушурикти, верно? — Кимаш прищурился. Шарур кивнул, размышляя, не сердится ли лугал за то, что он захватил Насибугаши еще до начала сражения. Но Кимаш беспечно махнул рукой: — Сходи, конечно. А потом возвращайся. Рано или поздно все имхурсаги станут нашими рабами. Они только этого и заслуживают. — Лугал не глядя протянул в сторону свою чашу, и услужливая рука тут же наполнила ее. Кимаш еще не был пьян, но скоро будет.

Шарур поспешил назад.

— С утра идем в Гибил, — бросил он пленнику, — с нами пойдет мой товарищ. — Он не стал называть Хаббазу; чего пленник не знает, того и не скажет.

— Повинуюсь, — покорно сказал имхурсаг. — Я ведь жив только твоей милостью. Ем хлеб, пью пиво. Разве есть у человека что-нибудь