– Разве можно забыть?

– Главное, не пытайся.

Мама силится приподняться в постели. Мне невыносимо тяжело на это смотреть, и я сама тянусь к ней, обхватываю руками. Она легкая, тонкая как щепка. Ее голова запрокидывается.

– Я люблю тебя, мама, – говорю я. Эти четыре слова, заменившие нам прощание, мало на что годятся, да и прощаться я не готова. Я обнимаю ее еще крепче и продолжаю разговаривать с ней: – Помнишь, как ты учила меня варить борщ? Мы спорили, насколько мелко нарезать лук и нужно ли сначала его поджаривать. Ты отварила сырую луковицу в отдельной кастрюле, и тогда я смогла понять разницу. Ты улыбнулась, погладила меня по щеке и сказала: «Не забывай, сколько всего я умею, Верочка». Я еще не всему у тебя научилась, мама…

Мое горло сжимается, и я больше не могу говорить.

Она умерла.

– Мамочка, что с бабушкой? – спрашивает мой сын, и я мучительным усилием подавляю слезы. Что толку плакать?

В Ленинграде давно не плачут по умершим.

Глава 23

Повисла тишина, такая густая и тяжелая, что Мередит не удивилась бы, ощутив во рту привкус пепла.

Я больше не могу говорить.

Она посмотрела на маму, которая лежала в кровати, подняв колени и натянув шерстяное одеяло к самому подбородку, словно оно могло ее защитить.

– С тобой все хорошо, мам? – спросила Нина, поднимаясь с дивана.

– Разве со мной может быть хорошо?

Мередит тоже встала. Не говоря ни слова, даже не обменявшись взглядами, они с Ниной внезапно поняли друг друга лучше, чем когда-либо в жизни. Они взялись за руки и подошли к кровати.

– Твои мама и сестра знали, сколько ты для них делала и как сильно любила их, – сказала Мередит.

– Не надо, – ответила мама.

Мередит нахмурилась:

– Что не надо?

– Не надо пытаться меня оправдать.

– Я не оправдываю тебя, а говорю то, что думаю. Я уверена, они знали, как ты их любишь, – сказала Мередит со всей возможной нежностью.

Нина согласно кивнула.

– А вы этого не знали, – сказала мать, посмотрев сначала на одну дочь, потом на другую.

Мередит могла бы солгать, убедить мать, что всегда ощущала себя любимой, – и всего неделю назад, ради общего спокойствия, она именно так бы и поступила. Но сейчас она честно сказала:

– Да. Я никогда не думала, что ты меня любишь.

Она молчала, надеясь услышать от мамы слова, которые в корне изменят их жизнь, хотя и понятия не имела, каких именно слов она ждет.

Молчание нарушила Нина:

– Мы столько лет гадали, что же с нами не так. У нас не укладывалось в голове, как можно одновременно обожать мужа и ненавидеть своих детей.

Маму передернуло, и она махнула рукой в знак того, что разговор окончен:

– Идите к себе.

– Но дело было не в нас, правда? – продолжила Нина. – Ты ненавидела не нас, а себя.

На этой фразе в матери что-то надломилось.

– Я пыталась вас не любить… – пробормотала она. – Ну же, идите. Оставьте меня одну, пока не наговорили лишнего.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Нина, но все и так знали ответ.

– Идите. Прошу. Не говорите мне ничего, пока не услышите историю до конца.

Мередит заметила, как дрогнул голос на слове «прошу», и поняла, что мать вот-вот сломается.

– Ладно, – сказала она, – пойдем.

Наклонившись, она поцеловала мать в мягкую морщинистую щеку. Ее волосы пахли шампунем с отдушкой из розовых лепестков – Мередит никогда не думала, что мама может использовать шампунь с ароматом. Впервые в жизни крепко обняв ее, она шепнула:

– Сладких снов, мам.

До самой двери, выходя из каюты, Мередит ждала, что мама окликнет их, попросит остаться еще ненадолго, но больше никаких откровений не последовало. Мередит с Ниной вернулись к себе. В задумчивом молчании они по очереди приняли душ, почистили зубы и, переодевшись в пижамы, улеглись, каждая в свою кровать.

Все взаимосвязано – вот что поняла Мередит. Ее жизнь и жизнь мамы. Их объединяет нечто большее, чем родство. Общие склонности, а может, и темперамент. Она почти не сомневалась: то горе, которое в итоге сломило маму, превратило ее из Веры в Аню, наверняка сломило бы и ее.

– Как думаешь, что стало с ее детьми, Аней и Левой? – спросила Нина.

Ее вопросительный тон раздосадовал Мередит: такую реплику нельзя было игнорировать. Прежде, до этой поездки и всех открытий об их семье, она бы вспылила или сменила тему – что угодно, лишь бы не чувствовать боль. Но теперь она кое-что поняла: боль следует за тобой всегда и везде, и сбежать от нее невозможно.

– Я боюсь даже строить догадки.

– Что будет с мамой, когда она расскажет историю до конца? – тихо спросила Нина.

Этот вопрос беспокоил и Мередит.

– Я не знаю.

Согласно путеводителю, Ситка не только один из красивейших городов на Аляске, но и может похвастать богатой историей. Двести лет назад, когда Сан-Франциско был безвестным городком в Калифорнии, а Сиэтл – чередой холмов, заросших хвойными лесами, в этом тихом прибрежном краю уже работали театры и клубы, а элегантные мужчины в бобровых шапках теплыми летними вечерами пили водку. Ситка сгорела в пожаре, была отстроена заново, и в ее облике читались следы одновременно русской, тлинкитской и американской культур.

Из-за мелководья к берегу не могли подходить большие круизные корабли, поэтому к Ситке, словно к прекрасной женщине, приплывали на небольших лодках. В гавани Нина снимала, снимала и снимала. Мало где она встречала столь же первозданную природу. Виды ошеломляли: голубое небо, золотистое солнце, сапфирово-синяя водная гладь и лесистые островки, точно россыпь нефритов над тихой поверхностью моря. Позади высились горы, покрытые снежными шапками.

На берегу Нина закрыла объектив и оставила камеру болтаться на шее.

Мать, прикрывая глаза от солнца, смотрела на панораму города. Отсюда был виден высокий шпилеобразный купол, устремленный к небу и увенчанный православным крестом.

Нина машинально подняла камеру. Глядя на маму через видоискатель, она отметила, как смягчилось выражение ее лица, когда она смотрела на купол с крестом.

– Что ты чувствуешь, мам, глядя на него? – спросила Нина, подходя.

– Прошло уже столько лет, – ответила мать, не сводя глаз с купола. – Он напоминает мне… обо всем.

С другой стороны к ним подошла Мередит, и втроем они присоединились к группе пассажиров с их корабля. Поднимаясь по Харбор-роуд, они повсюду встречали следы русского прошлого Ситки: таблички на домах, вывески магазинов, названия блюд в выставленных снаружи меню ресторанов. На