– Хватит толкаться, – бурчит он.

– Здравствуйте, мои ягодки, – говорит Саша.

Лева приподнимается на кровати:

– Папа?

Саша наклоняется и легким движением поднимает обоих на руки, будто они не тяжелее пушинок. Квартира впервые за много месяцев оглашается детским смехом. Дети, как щенята, вертятся у Саши на руках и борются за его внимание. Он переносит их поближе к печке, и Вера вслушивается в их лихорадочные голоса.

– Папочка, я научился разжигать печку…

– А я умею рубить дрова…

– Ветчина! Ты принес ветчину!

Вера опускается на кровать возле матери; та с трудом улыбается.

– Он вернулся, – шепчет мать.

– И принес нам еды.

Мать безуспешно пытается сесть. Вера помогает ей, поправляет подушки, наклонившись, она чувствует зловоние, которым отдает дыхание матери.

– Побудь сегодня с семьей, Вера. Без очередей, без походов к Неве за водой. Без войны. Отдохни. – Мама откашливается в серый носовой платок. Обе притворяются, что не видят крови.

Вера гладит ее по лицу:

– Я заварю тебе сладкий чай. Попьешь с ветчиной.

Мама кивает и снова закрывает глаза.

Вера еще немного сидит рядом с ней, вслушиваясь в какофонию из тяжелого дыхания матери, смеха детей и голоса мужа. Почему-то она чувствует себя лишней. Она укрывает мамино обессиленное тело и встает.

– Он так гордится тобой, – сипло говорит мать.

– Саша?

– Твой папа.

У Веры стискивает горло. Она молча отходит от кровати, и Левин смех согревает ее больше, чем десяток стульев, пущенных на дрова. Она достает чугунную сковородку и поджаривает на капельке масла пару ломтиков ветчины, тонко режет лук и ссыпает его в сковороду.

Настоящий пир.

Комнату заполняет шипение и запах жарящихся ветчины и лука. Вера добавляет всем в чай дополнительную каплю меда. Когда все они располагаются на старом матрасе – стульев больше нет, – воцаряется тишина. Даже мама совершенно захвачена этим забытым чувством – вкусом и структурой пищи.

– Можно добавки, мамочка? – просит Лева, пальцем соскребая со дна чашки остатки меда.

– Нет, нельзя, – тихо говорит Вера. Даже такой царский завтрак никого из них не может насытить, но ничего не поделаешь.

– Сходим-ка мы с вами в парк, – говорит Саша.

– Там все заколочено, – возражает Аня, – как в тюрьме. Там больше никто не гуляет.

– А мы погуляем, – улыбается Саша, будто это самый обычный день.

Идет снег. Очертания города расплываются за белой пеленой. «Драконьи зубы» не отличить от обычных сугробов, траншеи – от укрытых снегом канав. Медный всадник почти полностью скрыт за мешками с песком. То на скамейках, то возле дороги попадаются странные белые холмики, пусть и не слишком заметные. Только бы дети не поняли, что там, думает Вера.

Парк застилает белый искристый покров. С заледенелых веток свисают сосульки. Веру поражает, что горожане не срубили ни единого дерева. Во всем Ленинграде не осталось уже ни деревянных заборов, ни скамеек, ни досок, но деревья в Летнем саду по-прежнему целы.

Дети бросаются в снег, делают ангелов и хохочут.

Вера садится рядом с Сашей на черную железную скамейку. Деревце возле них дрожит на ветру, стряхивая с ветвей ледышки и снежную пыль. Вера берет его за руку, и пусть через варежки она не может почувствовать его кожу, ей достаточно и этого.

– Через Ладожское озеро прокладывают ледовую трассу, – наконец произносит он, и Вера понимает, что ради этой новости он и приехал.

– Я слышала, что все грузовики уходят под лед.

– Пока да. Но у них получится. Они смогут привезти в город продукты. И вывезти отсюда людей.

– Думаешь?

– Это единственный путь для эвакуации.

– Разве? – Она отводит взгляд, решив не рассказывать ему об их прошлой попытке, о том, как она едва не погубила детей.

– Как только дорога станет надежной, я устрою, чтобы вас внесли в списки.

Она не хочет это обсуждать, считает неважным. Имеет значение только еда и тепло. Лучше бы он просто обнял и поцеловал ее.

Может, сегодня они займутся любовью, думает она, прикрывая глаза. Только хватит ли у нее сил? Она бывает так слаба, что даже с трудом сидит ровно…

– Вера, – окликает он.

Она смотрит на него, на мгновение жмурится. Мысли теперь часто путаются, и даже в такую минуту ей сложно сконцентрироваться.

– Что?

Она смотрит в его ясные зеленые глаза, в которых видны тревога и страх, и в памяти всплывает день, когда они познакомились. Он прочел ей стихотворение, что-то про розы. А позже, когда они снова встретились в библиотеке, сказал, что ждал, пока она вырастет.

– Не сдавайся, – говорит он.

Она сосредоточенно хмурит лоб, но вникает в его слова лишь тогда, когда он начинает плакать.

– Хорошо, – тоже расплакавшись, шепчет она.

– И помоги выжить детям. Я придумаю, как вас вытащить. Потерпите еще немного. Обещай мне, – он легонько встряхивает ее за плечи, – обещай, что вы продержитесь.

Вера облизывает обветренные губы.

– Продержимся, – отвечает она, стараясь поверить своим же словам.

Он притягивает ее к себе и целует; его губы сладкие, как спелые персики. Когда он отстраняется, никто из них больше не плачет.

– Завтра у тебя день рождения, – говорит она.

– Двадцать шестой.

Она приникает к нему, и он обнимает ее. Пару часов они могут побыть обычной семьей, решившей погулять в парке. Детский смех привлек людей: они смотрят через ограду, как пациенты сумасшедшего дома. В городе давно уже никто не слышал, как смеются дети.

Это лучший день в жизни Веры – как ни странно это звучит. Пока она идет к дому под руку с мужем, события этого дня сияют в ней золотистым свечением, она постарается как можно бережнее сохранить их в памяти. Долгие месяцы ее будет греть этот свет.

Но, войдя в квартиру, Вера сразу же чует неладное.

Здесь темно и ужасно холодно – настолько, что дыхание вылетает облачками пара. Вода в кувшине на столе подернулась ледяной коркой, а на железной печке в сумраке белеет иней. Буржуйка погасла.

Вера слышит мамин кашель и бросается к ее кровати, Саше она кричит, чтобы он растопил печку.

Мама тяжело дышит, с присвистом и каким-то бульканьем. Такой звук бывает, когда перезрелые фрукты продавливают сквозь сито. Лицо у матери точно лежалый снег. Кожа вокруг рта потемнела и отдает синевой.

– Верочка, – шепчет она.

Или Вере послышалось?

– Мама…

– Я ждала Сашу, – еле слышно шелестит мать.

Вера хочет взмолиться, сказать, что Саша не останется надолго, что он скоро уедет и ей нужна мама, но она…

Я…

Я больше не могу говорить.

Я только смотрю на маму и от любви к ней даже перестаю ощущать голод.

– Я