— Знаете, мне не очень бы хотелось провести время в камере... — заметил Богров.

— Посидеть вместе с ними вам просто необходимо. Обещаю, что будет это недолго. А иначе нельзя: что же подумают ваши товарищи, если их всех арестуют, а вас оставят на свободе? Для пущей убедительности вам необходимо попасть в тюрьму.

“А ведь Кулябко прав, — подумал Богров, — мне нужно алиби”.

На следующий день подпольщиков взяли. Взяли и Богрова. Правда, ненадолго. Через три недели, когда вина его в противоправной деятельности не была доказана, его отпустили.

А некоторые товарищи застряли в тюрьме. И Наум Тыш, ради которого замышлялось вооружённое нападение, остался в камере.

Там, в Лукьяновской тюрьме, анархисты и организовали заочный суд над предателем. На волю передали расплывчатое решение, из которого явствовало, что с провокатором надо расправиться.

Сведения о неблагонадёжности Богрова дошли и до Петра Лятковского, киевского анархиста-коммуниста. Тот знал Дмитрия с января 1907 года, учился с ним в Киевском университете. Несколько раз встречались они в группе, занимавшейся политической работой. Лятковский полгода просидел в предвариловке, товарищей не выдал и о его стойкости в организации всем было известно. В сентябре 1907 года, когда Лятковский вернулся в Киев из Петербурга, один из товарищей сказал ему, что Богров подозревается в провокации.

— А основания? — спросил Лятковский.

Основания были. После тайного собрания полиция арестовала “Бельгийца”. На том собрании был и Богров. Из тюрьмы “Бельгиец” передал записку: “Подозреваю Дмитрия”.

Хотели провести специальное расследование, но прямых улик не было, лишь предположение арестованного. Богров, узнавший про это обвинение, сказал товарищам:

— Так можно подозревать каждого. Я тоже к некоторым товарищам особых симпатий не питаю.

А потом взяли и Лятковского, и попал он в ту же камеру киевской Лукьяновской тюрьмы, где томился Наум Тыш. Бывают же такие удачи в жизни!

— Почта работает? — первым делом спросил Лятковский, имея в виду нелегальную передачу писем на волю.

— Да, — ответил Тыш. — Недавно получил письмо от жены, из которого сделал вывод, что Богров — провокатор.

— На это нужны веские доказательства. У тебя они имеются?

Тыш, просидевший в камере несколько месяцев, ответил неконкретно:

— С одной стороны, меня привела к этому заключению информация жены и заграничных товарищей, имеющих некоторые данные, с другой — мои личные суждения.

— Всё это с твоей стороны голословно, — ответил Пётр. — Мне нужны доказательства, а не предположения.

— Так ты хочешь доказательств? Вот они. Богров знал о моём отъезде из Киева, знал и явки в пограничной полосе для контрабанды, и всё это стало известно киевской охранке.

— Подожди, не кипятись. Эти же данные могли иметь и другие члены группы? Почему же ты не подозреваешь и остальных?

— Я имею здесь достаточно времени, чтобы прийти к такому выводу...

— Может, ты и прав. Но прошу тебя, не поднимай пока шума, не спугни его. Надо попросить товарищей на воле, чтобы расследовали эти факты. Глядишь, они и выяснят истину.

И Тыш согласился.

Вскоре коридорный староста, через которого шла нелегальная переписка, получил письмо от меньшевика “Фомы”. Тот просил выяснить, в чём, собственно, обвиняют Богрова.

— Тыш считает, что он провокатор. Поговори с ним, — сказал старосте Лятковский.

Пришла в камеру и записка от самого Дмитрия, который все обвинения против него отвергал и требовал доказательств.

Товарищи из разных камер на прогулке провели совещание. Все они знали Богрова, все с ним работали. После бурного обмена мнениями, в котором самым активным был обвинитель Богрова Тыш, приняли туманную резолюцию, которую переправили на волю.

Резолюция та Богрова и его двоюродного брата “Фому” не удовлетворила, они требовали прямых доказательств. И вновь революционеры, томящиеся в “Лукьяновке”, обсуждали: провокатор или не провокатор Богров? Мнения разделились, потому что веских доказательств не было, одни лишь подозрения, а они далеко не всегда убедительны.

Вопрос о провокаторстве Богрова так и повис в воздухе.

Выйдя из тюрьмы, Лятковский случайно встретил в трамвае “Фому”. Тот не скрывал, что рад увидеть товарища здоровым и на свободе.

— У Дмитрия не был? — спросил “Фома”.

— Нет, и не намерен.

— Жаль. Адрес знаешь, мог бы и зайти.

— Вся эта история мне не нравится, — признался Пётр. — Ты же понимаешь, что сомнения теперь нас разделяют.

— Для того чтобы рассеять их, надо во всём разобраться. Зайди и поговори с Дмитрием, всё станет ясно. Тем более что он знает из газет — ты на свободе.

“Что ж, — подумал Лятковский, — зайду, если Богров хочет. Только надо быть настороже”. Он вспомнил, что уже на воле получил записку от Тыша, тот просил его повидаться с Богровым, поговорить и о своих наблюдениях сообщить в “Лукьяновку”.

Богров опять побежал к Кулябко, чтобы посоветоваться.

Тот успокоил агента:

— В обиду не дам. Тыш будет сидеть в тюрьме, размышлять, что против вас затеять. А тех, кто против вас, буду сажать.

Провалы в Киеве шли один за другим. Революционеры нервничали, не доверяя друг другу, охранка распускала слухи о предательстве других, чтобы спасти Алейского и Московского. Агенты ей нужны были действующие.

Неожиданно на улице Дмитрий столкнулся с анархистом Белоусовым. Разговор вышел пренеприятный.

— О тебе ходят плохие слухи, Богров.

— Когда случаются провалы, подозреваются все.

— Нет, Богров, слухи пришли из камер Лукьяновской тюрьмы. Там во всём разобрались. Лучше будет, если ты сам покаешься, тогда партийный суд решит, как с тобой быть. Сознаешься, убивать не станем.

— Нет моей вины ни в чём, — отмёл все обвинения Богров, — и не в чем мне каяться. Ищите врага в другом месте.

— А мы его нашли. Напрасно отпираешься, подозрения у нас основательные... Время тебе даём, чтобы признал свои ошибки... Время — три дня...

И они разошлись. Белоусов — злой, раздражённый, Богров — полностью владея собой, но внутренне удивляясь, как выдержал такой натиск.

Тогда-то и уехал Богров в Петербург, чтобы обстановка, возникшая вокруг него, разрядилась.

А главного его врага, Соломона Рысса, охранка спугнула и погнала, как затравленного зверя, подальше от Киева, чтобы не мельтешил перед глазами, не путал карты. И для верности распустила слухи о его связях с полицией, насторожила революционеров в других местах.

Рысс приехал в Донецкий бассейн, к шахтёрам, и там задумал провести экспроприацию, но его выдали полиции. Когда привезли