Весёлая сестра Рахиль стала знакомить Дмитрия с товарищами. Беседы затеивались интересные, но Дмитрий старался в споры не вступать, чтобы не привлекать к себе внимания. Брат недаром предупреждал, что охранка имеет уши везде и с незнакомыми лучше не говорить на щекотливые темы и своё мнение не высказывать.

Однажды Богрова-младшего познакомили с Андреем, симпатичным и, видно, рассудительным парнем. Его отец дружил с бакинским Богровым. Дмитрий Андрею понравился, и тот пригласил киевлянина в гости.

— Мы живём недалеко. Кстати, если понадобится помощь моего отца, можешь к нему обратиться. Всегда, в любое время. Здесь, на Торговой улице, есть немецкая кондитерская, а рядом — аптека. Зайди и сошлись на меня, если что. Моя фамилия Вышинский. Запомнишь?

Дмитрий запомнил.

А вспомнил ли Андрей Януарьевич Вышинский в сентябре 1911 года, когда узнал о трагедии в Киеве, что несколько лет назад знакомился в компании молодых людей с Богровым? Конечно, вспомнил и даже сказал: “А на вид он был такой скромный и тихий...”

Из воспоминаний И.Г. Морозовой:

“О приезде в Баку Дмитрия Богрова местные эсеры вспоминали неохотно. Помнится, говорили, что Богров в Баку познакомился с Богданом Аслановым. Тот работал у нефтепромышленника Манташева, прекрасно знал французский и персидский и потому, бывало, ездил по поручению Манташева за границу. Богдан был у бакинской молодёжи на виду — воспитанный, образованный, внешность имел интересную. Рассказывали, что Богрова не раз видели в обществе Вышинского, Асланова-младшего, Бейбута Джеваншира (тот тоже был из богатой семьи, общался с революционерами), Черномазова и барышень из почтенных семейств города. Молодёжь собиралась на вечера в клубе нефтяных магнатов...”

Богдан Асланов... Что сегодня говорит это имя? Ничего существенного. А ведь Богдан был младшим братом Спиридона Асланова, возглавлявшего одно время при Кулябко уголовную полицию в Киеве. Погорев на каких-то тёмных делах, был снят с должности и отправлен в арестантские роты. Отбыв наказание, жил в Баку, но друга своего не забывал и часто наведывался в Киев. Ходили слухи, что у него налаженные связи в тамошнем преступном мире и это позволяет ему быть полезным киевским жандармам. Криминальная среда политических не признавала, и тайная полиция, когда ей было необходимо, пользовалась услугами уголовников.

* * *

Бакинская отлучка была для Дмитрия короткой. Уехал он в декабре 1907 года, вернулся в феврале 1908-го.

Сразу обратил внимание, что филёры его не преследуют. Подумал, они, наверное, не знают, что он вернулся.

А Кулябко, конечно, всё знал и был рад его возвращению. Чутьё полицейского, схожее с чутьём собаки-ищейки, подсказывало ему, что его отношения с Богровым со временем станут полезными.

Как настоящий охотник, он терпеливо ждал, когда очередная жертва попадёт в его капкан. Он был уверен: выигрывает тот, кто умеет терпеливо ждать.

Из показаний Д.Г. Богрова на допросе 2 сентября 1911 года:

“...Примкнул я к группе анархистов вследствии того, что считал правильной их теорию и желал подробно познакомиться с их деятельностью. Однако вскоре, в середине 1907 г., я разочаровался в деятельности этих лиц, ибо пришёл к заключению, что все они преследуют главным образом чисто разбойничьи цели. Поэтому я, оставаясь для видимости в партии, решил сообщить Киевскому охранному отделению о деятельности членов её. Решимость эта была вызвана ещё тем обстоятельством, что я хотел получить некоторый излишек денег. Для чего мне был нужен этот излишек — я объяснять не желаю. Когда я впервые явился в середине 1907 г. в охранное отделение, то начальник его, Кулябко, расспросил меня об имеющихся у меня сведениях, и, убедившись, по-видимому, что таковые совпадают с его сведениями, Кулябко принял в число своих сотрудников и стал уплачивать мне 100-150 р. в месяц. Тратил я эти деньги на жизнь, причём от отца своего в это время получал, кроме стола и квартиры, около 50 р. в месяц. В охранное отделение я ходил раза два в неделю...”

А навёл Дмитрия на мысль об охранке студент, который организовывал собрания на снятой квартире.

— Откуда у тебя деньги? — спросил как-то у него Дмитрий.

— Зарабатываю, — ответил тот.

— Не боишься водить нас по чужим квартирам? Ведь собрания запрещены, можешь и попасться.

— Если действуешь с умом, не попадёшься.

— И как же тебе это удаётся?

— Если скажу — не поверишь...

— Почему не поверю, — настаивал Дмитрий. — Я и так уже догадываюсь, с кем ты дружишь на самом деле.

— Если знаешь — помалкивай, а то не сносить нам головы.

Агент “Кучерявый” сообщил Кулябко, что Богров подозревает его в пособничестве аресту студентов, которых он собирал на квартире.

— А Богров не дурак, — изрёк Кулябко. — Догадался. Ты, разумеется, всё отрицал?

— Конечно.

— Не спеши с ним. Мы сделаем так, что этот Богров, если не будет с нами, то загремит в Сибирь в кандалах. В следующий раз поговори с ним по душам, делай вид, что с ним считаешься и советуешься искренне. Он должен тебе поверить.

Умело расставлял свои сети жандарм Кулябко. Так умело, что ловушка захлопывалась вовремя.

Не свяжись Дмитрий с охранкой, нашёл бы своё счастье в любом другом деле — человек он был небесталанный.

Заговор

Близкие к царскому двору персоны считали, что наступление на “русского Бисмарка” задумывалось в дни министерского кризиса в марте 1911 года, а до этого, мол, никто не смел о таком даже подумать.

В ночь на 14 марта или на 15-е, история в этом случае не совсем точна, дворцовый комендант Дедюлин передал государю документы, доставленные полковником Спиридовичем, близким Дедюлину человеком по должности и по духу.

Государь при Дедюлине перелистал досье, собранное на его премьера, и спокойно, как ни в чём не бывало, произнёс:

— Хорошо, оставьте. Взгляну на досуге...

Потом он доверчиво поделился с комендантом:

— В этом кризисе, конечно, виновен Столыпин. Не удержался, не смог сохранить обычаи и пошёл горой на Совет, который не утвердил его проекта. Можно было бы избежать кризиса, сманеврировать, не лезть на рожон, но он посчитал, что самолюбие его задето, и выставил свои принципы. Я накануне беседовал с Александрой Фёдоровной. Она, между прочим, такое упорство премьера не одобрила, и, полагаю, права, потому что первый министр самодержцу условия выставлять не должен, не ровня он государю, а человек временно востребованный. Что же будет в государстве, если каждый назначаемый мной министр, даже первый среди них, станет мне выдвигать свои условия, не