не сказать при вас то, что уже сказал ему без вас, а именно — что он меня предал и не подождал даже моего возвращения. Пусть так и будет, и не станем больше говорить об этом неприятном для нас обоих вопросе. Александр Васильевич согласился с вами, и я обещаю только помочь вам обоим довести это дело до благополучного конца, но буду ещё более рад, если вы сам найдёте время довести его до такого конца под вашим председательством в Совете министров ещё до моего окончательного возвращения в Петербург.

Судьба распорядилась иначе. Пётр Аркадьевич больше в Петербург не вернулся. Вопрос, оставшийся при нём нерешённым, решал уже Коковцов, который и оставил воспоминания, запечатлев приведённый здесь монолог Столыпина. В нём видна правота Коковцова, но так ли было на самом деле, уступил ли Столыпин ему в вопросе Крестьянского банка, мы не знаем.

Уходя, Кривошеин уронил любопытную фразу, на которую следует обратить внимание:

— Хорошо, пусть пока я буду виноват во всём.

Что она значила? Что фактически виноват не он в том споре, а вина лишь пала на него, пока не разобрались окончательно с этим банком.

Правда, здесь попытались свалить ошибку на Столыпина — мол, он своей волей принял решение. Столыпин и хотел бы этого, но интересы людей, стоящих за банком, ему это не позволили, и вопрос, требующий его участия, был решён в его отсутствие. Они его и здесь одолели.

До отъезда в отпуск Столыпин принял доклад действительного статского советника, почётного лейб-хирурга, академика Рейна, председателя медицинского совета министерства внутренних дел. Георгия Ермолаевича Столыпин и уважал, и ценил ещё до того, как Рейн стал его пользовать из-за болезни сердца.

— А вы чересчур много работаете, — заметил доктор после доклада. — Сердце, дорогой Пётр Аркадьевич, не железное, оно тоже свой ресурс имеет. Надо бы вам отдохнуть...

— Я так и решил. Лето проведу в деревне, а в сентябре поеду в Киев, на торжества — памятник будут открывать императору Александру, и государь будет.

— Хорошо знаю этот город, Пётр Аркадьевич. Красив, знаете ли, Киев, как и Днепр, воспетый Гоголем. Но таких сложных в России городов, пожалуй, больше и нет.

— А что же в нём сложного? — удивился премьер.

— А вот сами подумайте, вспомните: там служил Судейкин, убитый впоследствии Дегаевым; там стреляла в театре в жандармского полковника Новицкого небезызвестная Дора Каплан; там на Бибиковском бульваре эсер Гершуни сговаривался с Коспорой об убийстве харьковского губернатора князя Оболенского; там было совершено покушение на Спиридовича, который в то время был начальником Киевского охранного отделения. Видите, какой он, Киев, богатый многими национальностями и излюбленный социалистами революционерами...

Пётр Аркадьевич поразился осведомлённости медика, который на первый взгляд не производил впечатления специалиста по охранному делу. Оказалось, что профессор хорошо знает не только медицину.

— Я, знаете ли, был избран там на кафедру в университете и поразился двум вещам. Во-первых, что возле университета всегда стоял сильный наряд военных и полицейских чинов — там судили каких-то местных революционеров. А, во-вторых, Пётр Аркадьевич, несмотря на жаркие дни в воздухе носились лёгкие снежинки. Мне они показались именно снежинками, и сильно, надо сказать, меня удивили. А это был пух из перин после еврейского погрома...

— Я полагаю, что до подобного не дойдёт, но в связи с пребыванием в городе императора охрана там будет усилена.

— После взрыва на Аптекарском острове вы обязаны думать и о своей персоне. Лично я советую вам носить под платьем лёгкий панцирь. Вы о таких слышали? О них писали в газетах.

Столыпин усмехнулся:

— Вы правы, от пули такой панцирь может и защитить, а от бомбы никакой панцирь не спасёт!

По традиции во время официальных мероприятий в империи охрану брал на себя местный генерал-губернатор, а личная охрана только сопровождала государя, была при нём.

Курлов ввёл новшество — он предложил, чтобы охраной ведало министерство внутренних дел, вернее служба, подчинённая ему. С этой целью он настрочил доклад об усилении мер по охране монарха и его семьи и, нарушая инструкцию, передал его государю. Инструкция требовала, чтобы все документы, исходящие из министерства внутренних дел, подписывались только министром. Курлов субординацию нарушил. Но странно — Николай II, всегда соблюдавший свои правила и правила, введённые его предками, предложение Курлова утвердил.

Столыпин был поражён — всё решилось без него, за его спиной.

Вернувшись в Петербург, он выразил своё неудовольствие.

Курлов фальшиво удивлялся:

— На этом настоял государь, ваше высокопревосходительство. Я был лишь исполнителем его воли.

— Вы могли бы поставить меня в известность. Нет, Павел Григорьевич, вы обязаны были поставить меня в известность, как своего министра.

— Это было так неожиданно... Я растерялся...

Курлов говорил неправду. Сообщить всё это он мог по телеграфу.

Столыпин показал ему депешу, присланную из Киева генерал-губернатором Ф.Ф.Треповым. Тот был возмущён действиями Курлова, говорил о своей отставке. И был прав — министерство не доверяло ему охрану государя. Трепов не мог понять, почему оказался в такой немилости, и, как честный человек, требовал к себе уважения.

— Вы знаете, почему он прислал телеграмму именно мне? — раздражённо спросил Столыпин. — Он считает, что это моя идея. А идея — ваша!

Курлов пробовал всю вину свалить на государя, но Пётр Аркадьевич не хотел вступать с ним в объяснения. Он понимал, что Курлов, приблизившись через своих друзей Распутина и Бадмаева к императрице, плетёт интриги, чтобы добиться портфеля министра. “Копает под меня, — думал Столыпин, — но так грубо, что видно каждому...”

И товарищи министра не могли не обратить на это внимания. Умный Крыжановский сказал:

— Пётр Аркадьевич, как неприятно видеть всю эту игру.

— Пока его поддерживает окружение государя, он будет так себя вести. В него вселили надежду, вот он и действует. Виноват, конечно, не столько он, сколько те, кто его подталкивает.

— Простите, Пётр Аркадьевич, но у человека должны быть честь и совесть.

— Должны, — согласился Столыпин, — но не все обладают этими качествами.

Из Петербурга Столыпин отправился на отдых в Колноберже, в родное имение. Брат его, Александр Аркадьевич, жил в то лето в своей усадьбе в Бече, расположенной в шестидесяти верстах от Колноберже, и Пётр Аркадьевич отправился навестить его вместе с Марией, приехавшей с мужем на отдых в родные места.

Целый день братья провели за беседами. Вокруг было шумно и весело, все радовались, что наконец-то собрались вместе — в последние годы