Пётр Аркадьевич никогда не говорил о своём здоровье, а тут поделился с братом, сказал, что консультировался у врача, что тот обнаружил у него грудную жабу. Александр уверил его, что болезнь эта, правда, нехорошая, но нестрашная.

— С ней долго живут, — успокаивал он Петра. — Конечно, если ты будешь к себе внимателен.

— Постараюсь отдохнуть здесь, — сообщил о своих планах Пётр Аркадьевич, — а осенью поеду на юг.

И вдруг бросил грустную фразу:

— Не знаю, долго ли проживу...

— Выбрось из головы дурные мысли, — сказал Александр, — и вместо юга отправляйся к нашей дорогой тете Ольге Валерьяновне, которая уже лет тридцать безвыездно живёт в своём имении в Корсуне. Ты не представляешь, как она будет рада. Отдохнёшь там — места вокруг изумительные, — посмотришь, как жили раньше польские короли. Полюбоваться тамошней природой приезжают даже туристы из-за границы...

Узнав, что Пётр Аркадьевич в Колноберже, туда потянулись близкие и друзья, многочисленная родня. И Столыпин отдавал им визиты, что в последние годы не делал. Посетил многих, многих обласкал, многим привёз подарки. Местному батюшке отцу Антонию презентовал привезённую из столицы красивую чернильницу. Тот был рад подарку, а ещё больше — вниманию Петра Аркадьевича.

Бывая в Колноберже, Столыпины всегда встречались с доктором Трауготом, бывшим товарищем Петра Аркадьевича по университету. Друзья часто вспоминали студенческие годы и весёлые истории, случавшиеся с их однокашниками.

В этот раз Траугот не приехал. И вдруг Столыпин сказал родным:

— А вы знаете, доктор умер.

Все удивились.

— Была телеграмма? — удивлённо спросила Мария.

Отец ответил ей спокойно, как будто речь шла о самой обыкновенной вещи:

— Нет, он явился ко мне ночью, сообщил, что умер, и просил, чтобы я позаботился о его жене.

Родные молчали. Прежде глава семьи никогда о своих снах не рассказывал, тем более о таких вещих.

Вечером пришла телеграмма с печальной вестью: доктор Траугот, действительно, умер.

Ольга Борисовна никогда не замечала за мужем склонности к мистицизму и суевериям, а в это лето ей показалось, что он стал обращать внимание на самые незначительные совпадения, которые раньше его не занимали.

Съездив в Ригу на торжества по поводу открытия памятника Петру Великому, Столыпин вернулся в приподнятом настроении, с восторгом рассказывал о понравившемся ему городе.

...Лето подходило к концу, дни становились короче, по утрам воробьи слетались в стаю и от одного резкого движения руки разом вспархивали все вместе. Пётр Аркадьевич вспомнил вдруг, как отец говорил ему в детстве: если воробышки собираются вместе, то уже наступает осень.

Дни становились влажными, пасмурными.

Гуляя в саду, он сказал жене:

— Скоро уезжать, но ты не представляешь, как тяжело отрываться от Колноберже на этот раз. Никогда прежде мне не было так грустно. Здесь так тихо и хорошо...

Говорят, предзнаменований не бывает, но они есть, просто мы не придаём им значения и лишь после того, как что-то произошло, вспоминаем необъяснимые, удивительные знаки, потусторонние силы, хотящие нас предупредить, нам помочь, но мы своевременно не придали этому значения.

Провожали Петра Аркадьевича Столыпина с Кейданского вокзала. Поезд два раза трогался, но из-за какой-то неисправности останавливался и простоял целых полчаса, пока машинисты, копавшиеся в машине, устраняли неисправность. Наконец-то паровоз дёрнул вагоны, разбежался и увёз Столыпина в синюю даль, уходящую к горизонту.

Семья и родные долго стояли на перроне, провожая состав взглядом.

Мария вспоминала: какая-то неведомая сила не отпускала отца с вокзала, но он её преодолел и уехал, чтобы никогда больше не вернуться в родные места.

Игра

Чувствовал ли Столыпин, что вокруг накалилась обстановка, что слишком много у него врагов, стремящихся свергнуть его с пьедестала, на который он был возведён царём в трудные годы? Понимал ли, что стал для государя обузой, что своей энергией и напористостью мешает тихой, спокойной жизни, которой привыкли жить при дворе? Разве ответишь на эти вопросы.

Между тем трудные годы миновали во многом благодаря Столыпину. Империя оправилась от ран, нанесённых революцией. В Столыпине больше не нуждались, им, скорее, тяготились — слишком много энергии. Министерство, да и само правительство, могла возглавить любая другая личность. Желающих было немало.

Александра Фёдоровна, поддерживавшая Курлова, не раз говорила об этом супругу. В роли министра она, например, видела Курлова, который был если и не умён, как Столыпин, то послушнее и вернее.

— Он предан тебе, — твердила она, — и это в нём импонирует. К тому же рьяный служака и всегда соблюдает инструкции. От него не приходится ждать конфликтов и скандалов.

Ники понимал, что супруга права. Но не сдавался, поддерживая Столыпина и по-прежнему считая его самым умным своим министром.

А окружение — супруга, Дедюлин, ряд сановников тихо и мягко внушали ему о первом министре нелестные мысли.

Когда говорят впервые — удивляешься, когда во второй раз — задумываешься, когда говорят часто — привыкаешь. В конце концов, государь решил, что премьер, действительно, засиделся в своём кресле и надо бы ввести в правительство новые веянья.

Столыпин стал раздражать Николая II.

Окружение добилось того, к чему стремилось. Поползли обычные слухи, что осенью Столыпин будет смещён и отправлен куда-то то ли послом, то ли наместником. Почему-то говорили о Франции, хотя все знали, что Пётр Аркадьевич предпочёл бы Англию, где при монархе правит парламент, что было для него давней мечтой. Предсказывали Кавказ — там всегда смута, волнения, беспокойство. “Там он будет при деле”, — говорили шёпотом придворные сплетники. Про дело упоминали не просто так — премьер им надоел своей деятельностью, от которой они не знали покоя.

Словом, участь Столыпина на словах была предрешена.

Вместо того, чтобы разрядить обстановку, поладить со двором, премьер-министр продолжал вести свою несгибаемую политику.

Как-то шеф жандармов Курлов имел разговор с обер-прокурором святейшего Синода Саблером. Он хотел откровенности и не скрывал, что Саблера поддерживает, в отличие от Столыпина.

— Вы, наверное, не знаете, но Пётр Аркадьевич был против вашей кандидатуры, — заметил генерал.

— Почему же не знаю, — возразил Саблер. — Но у него это не получилось. Пётр Аркадьевич предложил взамен непроходную фигуру и был бит.

Саблер говорил языком шахмат, но генерал его понял. Столыпин предложил хорошую фигуру, но уязвимую, чем и воспользовались его противники, настаивавшие на кандидатуре Саблера: протеже был родственником Столыпина, а усиливать влияние Петра Аркадьевича при дворе не хотели.

Курлов добивался расположения Саблера неспроста. Он намекнул, что намерен вступить во