«Ишь, заливает, – хмуро подумал Кат. – «Немало времени»… Две недели всего».

Энден посмотрел на Петера, наклонив голову.

Что-то спросил на их общем языке.

– Да, пьёт, – ответил Петер по-божески. – Разрыв истощает его, вы должны понимать. И без моей пневмы он погибнет.

Энден поджал губы. Качнул головой. Вздохнул.

– Судя по всему, у меня не слишком большой выбор, – начал он, глядя на Ката поверх очков. – Либо ждать гибели вместе со всем миром, либо…

Простучали лошадиные подковы. Прямо за спиной Эндена, скрипнув рессорами, остановилась закрытая карета. Двери её распахнулись, изнутри выскочили двое парней. Третий спрыгнул с кучерского места. Все трое были в одинаковых чёрных куртках с закатанными до локтей рукавами, в серых, свободного кроя штанах и в высоких ботинках на толстой подошве. Даже лица у них почти не отличались – румяные, губастые морды. Разнился только цвет волос: двое были блондинами, а третий, кучер – рыжим.

Он-то, рыжий, и направил в лицо Ката пистолет. Здоровенный, воронёный, с дулом, в которое поместился бы средних размеров огурец.

«Ну ни хера себе», – подумал Кат и, отступив на шаг, медленно поднял ладони над головой.

Двое блондинов подскочили к Эндену и схватили за руки.

Энден вскрикнул. Выронил портфель.

Рыжий кучер, тускло блеснув глазами из-под отёчных век, глянул на Петера. Петер попятился. Тогда рыжий, по-прежнему держа Ката на прицеле, шагнул вбок и дважды ударил Эндена в живот – коротко, экономно, со знанием дела.

Профессорские очки брызнули осколками по мостовой. Энден скрючился, но его рванули вверх, не давая упасть.

И потащили в карету.

– Майерштрассе, тридцать, сорок два! Жена, жена, Фрида! – задыхаясь, просипел по-божески Энден.

Блондины втолкнули его внутрь. Один поднял с тротуара портфель и полез следом, багровея складчатым затылком. Другой обежал вокруг кареты и запрыгнул со своей стороны.

Рыжий как-то очень ловко, боком вскочил на козлы. Всё ещё держа Ката на мушке, подобрал свободной рукой вожжи и хлестнул коней.

Кони обиженно заржали и рванули.

Коляска укатилась прочь.

– Суки, – прорычал Кат. – Ети вас в солнце, жоподралы!

Петер обхватил себя руками.

– Я его узнал, – сказал он едва слышно.

Кат обернулся.

– Чего? – спросил он. – Кого узнал? Ты о чём вообще?

Петер, моргая, открыл рот и беззвучно пошлёпал губами.

– Тот, с пистолетом, – сказал он наконец. – Когда к нам вломились в приют… Он там был. Он забрал Ирму.

XV

Никто не знает, зачем Основатель заложил в головы своих подопечных врождённое знание так называемого «божественного» языка (который, разумеется, не имеет ничего общего с языком богов Батима). Я был сильно удивлён, когда первый же явившийся по моему призыву мироходец начал свободно болтать со мной на хорошем энландрийском. Можно предположить, что Основатель родился и вырос в Энландрии. Поэтому и вколотил питомцам генетическое понимание того наречия, которое знал лучше всех прочих. Очевидно, он планировал однажды наладить сообщение между мирами. Но, как мы знаем, о путник, с сообщением не задалось.

А ведь единый язык – неплохая идея. Стоило придумать нечто подобное и на Земле. Выходец из какого-нибудь Арверниса, попав в беду далеко от дома, мог бы попросить о помощи, и его понял бы даже житель Твердыни.

Правда, не факт, что помог бы. Ох, не факт.

Лучший Атлас Вселенной

– Шестьдесят тысяч марок, – выговорил Кат сквозь зубы. – Ни больше, ни меньше. Дивная точность.

Петер поднял воротник и повертел шеей, словно пытался ввинтиться внутрь одежды.

– Сказали – пятьдесят за весь ущерб, – напомнил он. – И ещё по тысяче за каждый просроченный день.

– Если у вас даже бандиты так аккуратно деньги считают, – проворчал Кат, – удивительно, почему страна настолько нищая.

– Бандиты как раз богатые, – возразил Петер и, подумав, добавил: – А от этого уже страна нищая.

Вокруг простиралась пустошь, усеянная хвойными кустами. На западе кусты росли гуще, казались сплошной тёмной полосой, и сейчас в эту полосу, умирая, валилось багровое солнце. К востоку виднелась мешанина заборов и лачуг, собранных из кусков шифера, битых шлакоблоков, трухлявых досок и прочего строительного мусора: то были задворки города, пристанище бедняков. Между заборов вилась дорога, сохранившая местами участки ровного асфальта, но по большей части разбитая в хлам. На обочине догнивала свой век скамейка, поставленная, верно, ещё в те времена, когда здесь регулярно ходили