получится ли выпросить хоть немного больше обычного тарифа. Детская пневма ценилась высоко, но Эндену недавно исполнилось шестнадцать, он плоховато питался, так что доплачивать в его случае было, в общем-то, не за что.

Вечер складывался неудачно. Дождь прогнал с улиц самых желанных клиентов – перекупщиков, носивших с собой небольшие приборчики для сбора энергии в кристаллы. Энден терпеть не мог отдавать пневму обычным способом, ему претили чужие прикосновения, а с перекупщиками всего-то требовалось воткнуть иглу в запястье и потерпеть десять минут. Говорили, правда, что через иглы можно подхватить инфекцию, однако Энден не знал никого, кто заразился бы подобным способом. В шестнадцать лет не слишком боишься таких вещей. Особенно если последний раз обедал позавчера.

Спустя час морось превратилась в ливень, и Бюргерплац опустела. Шанс подцепить хотя бы обычного голодного до пневмы горожанина становился всё меньше.

И вот, когда Энден уже совсем пал духом, в подворотню шагнул человек в дорогом костюме.

Он отряхнулся, как пёс – всем телом, с брызгами. Подышал на ладони. Бросил взгляд за плечо, обвёл взглядом побитые кирпичные стены. И уставился на Эндена. Исподлобья, сутулясь и морща лоб, словно боялся, что щуплый подросток кинется в драку.

«Пневма, – сказал Энден, думая о том, что костюм незнакомца совершенно испорчен дождём. – Пять марок».

Тот покачал головой:

«У меня есть больше. Но я особенный».

Энден не сразу понял, о чём речь, а незнакомец принялся рыться в карманах, достал кошелёк и продемонстрировал целый ворох купюр, двадцать или тридцать. Тогда Энден испугался. Он слышал, что такое случалось: клиенты доплачивали, чтобы совокупиться с донором, пока тот отдавал энергию. Но человек в костюме приблизился и шепнул: «Гаки». И тогда – от облегчения ли, что не придётся отдаваться кому-то в подворотне, от близости ли обещанных денег, от неожиданности ли – Энден согласился.

Человек в костюме протянул руку и скрючил пальцы, будто впился ногтями во что-то невидимое. Повёл ладонью, загребая воздух – тускло блеснул светящийся камень на запястье. Энден машинально проследил за рукой и встретил взгляд гаки. Напряжённый, голодный, цепкий. Нужно было отпустить пневму, чтобы та беспрепятственно могла перейти из тела в тело, и Энден расслабился, готовясь к привычному, хоть и малоприятному набору ощущений – к слабости, головокружению и беспричинной сосущей тоске, которая, впрочем, проходила без следа спустя час-другой…

Но тут он ощутил страшную тяжесть. Воздух стал шершавым и плотным, как песок, каждый вдох давался со зверским усилием. Стены подворотни опрокинулись, нависли, грозя раздавить голову. Подкатила тошнота, сердце трепыхнулось, застучало. Внезапно откуда-то пришла прочная уверенность, что ещё несколько секунд – и жизнь кончится. Энден хотел оттолкнуть гаки, но не смог шевельнуть даже пальцем. Хотел заорать, но выдавил горлом только хилый бесполезный хрип… Перед глазами клубилась радужная муть, уши закладывало, колени тряслись, как дрянной зельц. Но хуже всего было чувство утраты. Из потайных уголков души вытекало нечто бесценное, родное, неделимое. И оставалась одна серая пустота.

Потом он долго сидел на холодной брусчатке, сжимая в кулаке мятые купюры. Силясь понять: жив ли ещё? Или это так выглядит смерть для тех, кто умер? Только когда проскользнули в подворотню двое бродяг и, косясь на Эндена, вполголоса завели о чём-то спор – тогда только он встал и неровной походкой побрёл в шуршащую дождём ночь.

Тридцати марок, полученных от гаки, хватило на новую одежду с ботинками, и ещё осталось немного – как раз чтобы купить хорошей колбасы в мясной лавке.

Но Энден никогда больше не согласился бы пережить такое.

Ни за какие деньги.

К счастью, вскоре он выиграл математическую олимпиаду университета Гевиннера, и его взяли на первый курс без экзаменов. Бесплатно. Потом умер отчим, и жизнь совсем наладилась.

Но это уже, собственно, неважно…

Такой вот вышел рассказ.

Солнце медленно валилось к закату. Они шагали по широкому проспекту, повторяя в обратном направлении путь, который Кат с Петером проделали, когда шли домой к Эндену. Институт был уже совсем рядом: выглядывала поверх домов жестяная, поеденная ржавчиной крыша. Какие-то птицы дрались в воздухе за корку хлеба.

– Это очень интересная история, – сказал Петер напряжённо.

– По крайней мере, поучительная, – откликнулся Энден. – Как говорится: лучше одиночество, чем дурное общество. Гаки – опасные создания, с ними не стоит иметь дело. Я чудом остался цел. Урок на всю жизнь.

Кат какое-то время шагал молча, опустив голову. «Ну и грязные у меня ботинки», – думал он.

Потом всё-таки сказал:

– У нас, на Китеже мы называем таких «упыри».

– У-пи-ри, – затруднённо, по слогам повторил Энден и переиначил на свой лад: – Вампиры? Кажется, было что-то такое в фольклоре, давно, ещё до Основателя…

– Да хоть как, – Кат щёлкнул лямкой рюкзака. – Китежские упыри избегают убивать людей. Держатся правил. Правда, эти правила возникли не так давно. Лет двадцать, может, тридцать назад. Тогда больные упыриной хворью начали объединяться в обители... В общины. Появились такие, кто искал молодых, приглашал в обитель, учил разным вещам.

– Например?

– Людьми быть учил, – лямка перекрутилась и впивалась в плечо. – Не пить доноров досуха. Держать себя в руках в любой ситуации. Следить за уровнем пневмы. Помогать тем, у кого болезнь зашла далеко.

– Далеко? – Энден поморщился. – Как у того, с которым я встретился?

Кат остановился, снял рюкзак и поправил лямку.

– Те, кто болен всерьёз, не умеют останавливаться вовремя, – сказал он ровным голосом. – Раз ты остался жив, значит, он