вьюками, привязывает, чтобы я не свалился, и мы трогаемся в путь.

Дорога, словно колыбель убаюкивает меня, и я опять засыпаю. Иногда сползаю на бок, и тогда слышится предупредительный крик отца.

— Проснись!

Я испуганно открываю глаза. Мне кажется, что шагающие рядом ноги отца движутся не вперед, а назад.

Клонятся звездные узоры, дрова трутся, издавая однообразные звуки, подковы животных цокают по камням, высекая искры.

Ближе к городу дорогу окружают сады. На обочинах отдыхают люди, которые ведут на базар скотину. У городских ворот мы останавливаемся. Отец отвязывает меня и спускает на землю. Ноги у меня затекли, я не могу ступать.

— Походи немного — пройдет, — говорит отец и, придерживая меня за плечи, тихонько толкает вперед. — Так, так… и когда ты только станешь человеком!

Он перетряхивает дрова, чтобы их казалось больше, и по глухому переулку мы едем в знакомую чайхану.

Чайханщик разводит огонь в самоваре. Увидев отца, он говорит:

— Я уже купил три вязанки дров.

Отец тяжело вздыхает, но, еще на что-то надеясь, медленным взглядом обводит законченные степы чайханы.

— Ну, ладно, даю 40 рублей за все, — сочувствуя отцу, соглашается чайханщик.

Отец думает.

— Добавь еще пять рублей.

— Нет. И это — хорошая цепа.

Отец склоняет голову. Он смотрит на меня так, словно просит извинения: тут уж, мол, ничего не поделаешь.

…Звезды гаснут в свете нового дня. Отец выходят из чайханы, походка у него увереннее. Я тоже вышагиваю легко и твердо.

Отец привязывает ослов за чайханой, и мы идем на базар. Там он покупает посылочный ящик, кишмиша и орехов. Видя, что в посылке остаются пустые места, он снимает пояс, складывает его и заталкивает в ящик.

Он тщательно заколачивает гвозди. Потом достает карандашный огрызок, потертый на сгибах треугольник письма с адресом, передает мне и указывает на посылку:

— Перепиши адрес. Да хорошенько смотри номер воинской части, не ошибись…

…И снова приближается тень руки.

— Вставайте, отец. Уже пора на работу.

Я открываю глаза и вижу перед собой улыбающееся лицо своего сына.

Перевод И.Машина

МАРУФ БОБОДЖАНОВ

Участник VI Всесоюзного совещания молодых писателей в Москве, лауреат премии Союза журналистов Таджикистана Маруф Бободжанов издал несколько книг рассказов и повестей. Он известен одновременно и как переводчик.

Член Союза писателей СССР.

ПОЛУШАЛОК ДЛЯ МАТЕРИ

Рассказ

Все было в порядке. "Хок-кей!" — как сказали бы ребята из гаража. И дорога в порядке, и машина — хоккей! Кудрат слышал, как послушно ревет мотор. Аппетит в 150 лошадиных сил — что надо, умница — железка, бензин жрет с удовольствием.

И весна — уже весна, а он любил, когда весна. Кажется — устоялась. А то ведь ждешь ее целую зиму, а она, черт возьми, заявится на денек, и опять, но-новой, глядишь — холод, но-новой — снег, дождь, грязь… Шоколад… Наешься!..

Облака — как из стиральной машины, отбеленные порошком с мылом. Небо голубое-голубое. И вон, но обочинам. ивы и травы — блестят даже, такие новые. И миндаль ла холмах цветет. Листьев еще нет, а миндаль цветет, так ему не терпится. И прохладно, — ветер сдается, снежком пахнет. Утром Кудрат не сразу завел машину, до того мотор промерз за ночь. По ущельям кое-где снег. Но это уже. не страшно, нет. Вон солнце как поддает!

Обо всем этом Кудрат думал с некоторым усилием, с иголкой в сердце, которую — он понимал это — уже не вытянуть. Она вонзалась всякий раз, как только Кудрат вспоминал мать. То есть, о матери Кудрат помнил постоянно (это обо всем остальном он заставлял себя думать), это, и даже когда удавалось отвлечься, ощущение тупой иглы в сердце не проходило.

Вчера мать почувствовала себя плохо. "Пустяки! Простыла. Цветет миндаль — простудиться нетрудно". Если бы только простыла, — о своих болезнях мать не очень распространяется! Если даже простыла — в ее годы это уже не шутка! Надо ей полежать, полечиться. Хотя бы день, два. Тетушка Бахри обещала присмотреть за ней на ферме. Да разве мать уговоришь! Одно в ответ: "Твоя забота, сынок, лучшее для меня лекарство… За работой хворь скорее пройдет…"

И вот теперь Кудрат костерил себя: не сумел настоять на своем, внимания к матери не хватает, и вообще не хватает характера.

Сзади, из-за поворота, прозвучала, точно ударила, неожиданная сирена. Кудрат прижался к обочине. Промчалась, не переставая тревожно сигналить, "Скорая помощь".

"Вернусь из поездки — и отвезу мать в поликлинику, — решил Кудрат. — В ее годы со здоровьем, в самом деле, не шутят".

Кудрату стало легче, веселее. Дорога бросала с холма на холм — иной раз все внутри обрывалось, как на качелях. Кудрат снова принялся думать о дороге, о горах, о миндале. Горы здесь еще не памирские, но вот так, с налета, не каждую перескочишь. Вон перевал впереди — 1245 метров над уровнем моря! Накрутит тебя баранка, все плечи на серпантинах вывернешь.

В кишлаке возле перевала Кудрата остановила старушка… Потертое плюшевое пальто, белый платок с кистями, лицо коричневое, в морщинах… У Кудрата заныло сердце.

— Здравствуйте, бабушка! — Кудрат открыл дверцу кабины.

— Сто лет тебе жизни, сыпок! — ответила старушка и этим традиционным приветствием еще больше напомнила Кудрату мать. — Не в Гулистан едешь?

Кудрат вышел из кабины, помог старушке поднять тяжелую сумку. "Да стану я за тебя жертвой, сынок!" — снова общепринято поблагодарила старушка. Кудрат запахнул пиджак, — ветер, точно — снежком пахнет. Он не спеша обошел свою "Техпомощь", постучал привычно сапогом по баллонам. Гудят глухо, будто рычат лениво, недовольные, потревоженные. Тоже умницы, напитались, есть не скоро запросят.

Из кишлака к машине бежали, размахивая руками и крича что-то, парни и девчата. Были они в одинаковых оранжевых куртках, в сапогах, куртки горели на фоне зелени придорожья. "Восемь человек, — насчитал Кудрат. — Студенты-практиканты из Гулистана, не иначе".

Ребята, и правда, ехали в Гулистан. Отсюда до Гулистана шофера брали за проезд по три рубля с брата.

"Трижды восемь — двадцать четыре!" — весело подсчитал Кудрат, а вслух сказал:

— Хок-кей!

— Что вы сказали? — не поняли ребята.

— Я сказал: деньги на бочку — и полезайте в будку!

Теперь Кудрат вел машину осторожнее. Слева — скала, справа — почти под колесами, — пропасть. Дорога, конечно, знакомая. Вполне приличная дорога: в последние годы ее расширили — шоссе да и только, хоть по нему гонки устраивай. И все же на поворотах уши держи топориком — глазомер, расчет нужен, не то улетишь в пропасть, запросто!

И на перевале —