Шрифт:
Закладка:
Ну что же, по крайней мере, теперь можно ответить – хотя ответа давно не требуется – на удивительные редакторские замечания, которые сегодня кажутся неуместными и даже неумными. Ведь фильм не о детях и деньгах: Тим отдает смех не за деньги, а за понятное любому ребенку сокровище – везение. Он хочет стать везучим и всегда выигрывать. Вот вся простая тайна продажи смеха. Отец Тима, нищий работяга, ходил на ипподром, надеясь выиграть, и всегда проигрывал. После смерти отца, который так и остался нищим и невезучим, Тим ощущает самое естественное желание: быть везучим, чтобы отец мог им по ту сторону гордиться или, наоборот, чтобы не быть таким, как отец (двоякий разворот соцреалистического мотива наследования отцам). Более соблазнительного предложения, чем сделал Тиму Треч, не может быть. И заметьте, как проницателен барон – он предлагает не деньги нищему, а везение невезучему. Но предметом сделки становится не везение, а смех. Тим легко отдает его по самой простой причине, о которой вскользь упоминает на худсовете Инна Веткина: смех – это роскошь. В жизни несчастных и невезучих смех – навык бесполезный. Тим проявляет прагматичный ум, свойственный беднякам, и с легкостью продает то, что ему не нужно, тому, кто готов купить такую безделицу. Он продает смех так, как в голодное время меняют на хлеб столовое серебро. Треч точно так же смех покупает – как роскошь, которую может себе позволить. Это непонятное редакторам поведение на самом деле яснее ясного: смех для барона не средство обольщения и не душевная косметика (хотя такой мотив тоже выписан в сюжете), а только предмет роскоши, которого у него еще нет.
Чем барон в самом деле может испугать зрителя, так это не цинизмом, а ненасытностью. Он всегда хочет больше и неутомимо сочиняет желания: хочу глаза Крешемира, хочу смех Тима Талера, хочу восход солнца в горах. Пределов нет ни в сочинительстве желаний, ни в исполнении. Треч показывает Тиму безграничность. В этом ракурсе образ барона становится самым интересным злодейским образом в советском детском кино (может, не только в детском), гораздо более сложным, чем принято думать.
Не безграничность ли пугает и Тима, который раз за разом убеждается, что сделка действительна и пари неизменно выигрываются? Деньги появляются в сюжете лишь однажды – вынуждают Тима уйти из дома, потому что на нищей, но «Нашей» улице внезапное богатство предосудительно и может быть связано только с преступлением. Ни к чему хорошему на нищей улице оно не приводит: деньги крадут, соседи едва не избивают Тима за мнимую и не доказанную кражу, его мачеха пускается во все тяжкие. Больше ни на что не влияют в этой истории деньги, потому что сюжет Тима определяется только самим фактом сделки. Но тема везения сплетается с темой денег так прочно, что даже редакторы принимают одно за другое, попадая в ту же ловушку, что и Тим, и по схожей причине: он из-за того, что изо всех его крошечных ценностей деньги весят больше всего, они – из-за того, что среди идеалистических, предназначенных для детей ценностей денег, вероятно, нет. Оттого и Тим, и редакторы изрядно преувеличивают их значение. Вот что важно: был бы Тим счастлив, если бы он просто разбогател, не потеряв смеха? Наверняка нет. Что изменилось бы на Нашей улице? Соседи снова заподозрили бы его в краже, а мачеха снова пустилась бы во все тяжкие. Дело снова не в деньгах, просто Тим привязан к своей нищете, как цепной пес, – и в сюжете этому найдена первоклассная метафора: в путешествиях с бароном он возит с собой старую бедняцкую одежду и в финале, спустя три года сюжетного времени, она оказывается ему все еще впору.
Напомню: Треч честен. Невероятная крамола – дьявол соблюдает правила, более того, требует справедливости, хотя любит и умеет играть. Его игра должна бы многому научить Тима, но тот напуган, одинок и сосредоточен на потерянном смехе и своем положении жертвы. В партнеры Тречу больше годится плут, способный играть в шахматы со смертью и обводить вокруг пальца генералов, хоть двух, хоть двадцати двух. И в «Проданном смехе» есть такой характер, незамеченный даже Тречем, – это Габи. В повести Джеймса Крюса Габи – персонаж эпизодический, а в сценарии Инны Веткиной – основной, и о ней поэтому скажем отдельно, только сначала обратим внимание на игру Треча с Тимом.
У этой игры сугубо детская основа – есть строгие правила, предписанные контрактом, который барон честно исполняет. Коммерсант, соблюдающий правила, – невозможный образ в советской кинодраматургии, да и постсоветская пока не согласилась с ним. Еще любопытнее, что Треч не подстрекает Тима нарушить условия следки, хотя это в его интересах. Он учит Тима гибкости, которая вдруг обнаруживается даже в узких границах. Это можно было бы расценить, как хитрость, но барон не хитер, ведь ни разу не использует изобретательность во вред Тиму. Более того, между ними складываются почти родственные отношения, Тим в каком-то роде обретает отца. Это выдает в нем героя-сироту, а значит, испытания, которые он пройдет, будут связаны с поиском дома и доверием к миру. В финале он вернется домой – на Нашу улицу. «Проданный смех» ненароком проговорится о том, что случается, когда сделки совершают сироты, а не хулиганы.
Ни разу Тим не заключает пари, которым может помочь другим персонажам, – он вообще не догадывается использовать свой новый дар в созидание или просто заключить пари с расчетом на «тот самый» выигрыш. Казалось бы, простейшее решение – выиграть именно свой смех, но оно не пришло в голову Тиму. Тяготясь новым своим положением, он зашел в тупик и не пожелал выбраться, перепуганный и замученный тем, что заключил эту дьявольскую, «неправильную», плохую сделку. Так его отец, увязнув в нищете, упрямо ставил на лошадей, не увидев иных способов выиграть.
Можно сказать, что Треч воплощает эластичное деляческое мировоззрение, а Тим – жесткий идеалистический взгляд на мир, но все сложнее: речь идет о столкновении двух миров. Гибкость барона – это гибкость взрослого мира, живущего хищной свободной
