Шрифт:
Закладка:
Остановившись, Мун позволил мне прикоснуться к его порозовевшим скулам. Курносый нос и ямочки от игривой ухмылки заставили сердце дрогнуть. Нежность и невысказанная, невозможная любовь продирались сквозь грудную клетку к моему личному чуду, но я сам стоял как истукан не в силах подобрать ни одного слова, ни одного выражения, ни одной молитвы, чтобы передать хотя бы крохотную часть этих чувств. Один взмах белесых ресниц повергал меня в благоговение, в трепет, будоражащую негу, за которую я готов был умереть, воскреснуть, жить… для нее.
Неожиданно тихий голос едва не потонул в шуме моря, но я расслышал бы его даже будучи глухим.
— Можно тебя попросить?
— О чем угодно. Вся моя жизнь принадлежит тебе, захочешь забрать ее — только руку протяни.
Снова накатила волна, обрызгав нас с головой. Самым отдаленным краем сознания я отметил, что мы оказались по колено в воде.
— Так много мне не нужно.
Он положил ладони мне на щеки и притянув к себе, едва не коснулся губами моих губ, оставив между нами настолько маленький зазор, что каждое движение, каждый вдох я мог попробовать на вкус.
— Вир, ты покажешь мне город? Свой старый дом, в котором ты жил до Храма? Свою семью?
— Семью…
В один момент жара, тепло и ласка лета схлынули, будто окатив меня водой от самых студеных ледников. Сердце пропустило удар. Я хотел бы промолчать, не соврать, так хотя бы утаить, но всё читалось в моих глазах, в моем ужасе и страхе перед неизбежным.
Семья.
Безумный шепот по ночам, бездонные глазницы мертвецов, их голоса и мысли, повергающие в шок. Он думал… не так, как это делали другие люди, не так. Он отвергал моих богов, придумав себе новых, пока я позволял ему сходить с ума.
Ведь он семья.
Открыв было рот, я не смел выдавить из себя хотя бы звука протеста. Мой милый юноша глядел невесело, и должно быть уже знал обо всем, иначе не предложил бы, не попросил о таком. Его поцелуй показался горьким, дарующим надежду, но только после долгой, вынужденной боли. Как жестокое лечение, как отсечение больной ноги.
Не нужно трогать, оставь ученого в его мании одного, сжалься…
— Обещай проводить меня туда, Вир.
— Конечно, что угодно для тебя.
* * *
Мучительно тягостное утро втянуло меня в объятья нового дня почти против воли. С огромным трудом я отыскала в голове осколки прошлой ночи, вечера там под холмом, где вино, виски, шампанское и поцелуи сплелись с музыкой в яркую картину экспрессиониста.
Еще часть времени ушла на то, чтобы отделить себя от Ньярла и разграничить его сон и мои отголоски чувств. Раздрай, потерянность, смутное, неоформившееся осознание, что мне должно быть стыдно, мучительно стыдно, но еще не ясно отчего. Болело всё, особенно ноги, гудящие в такт отяжелевшей голове. Во рту пересохло, хотелось пить, умыться, привести себя в порядок, подспудно надеясь вернуть хотя бы ощущение обыденности в свою жизнь. В последние дни мир вокруг штормило, изменения приходили резко и неожиданно, выставляя перед фактом чужое прошлое, послания мертвецов, переезды и странных личностей.
Наверное, мне давно стоило остановиться и выдохнуть, оглядевшись хоть на секунду. Например, разложив по полочкам всё, что было вчера.
Мягкие, легкие поцелуи расцветили мои ключицы. Первые пуговицы рубашки почему-то расстёгнуты, чьи-то руки обнимают талию. Пахнет летом, жарким и пьянящим, полевыми цветами, свежей выпечкой, ванилью и жженым сахаром. Рядом слышится смех Уны и шепот Моргана. Я не чувствую ни тени стеснения, пока они оба словно соревнуются за мое внимание, каждый по-своему, я позволяю им дразнить друг друга и баловать себя. Редкие, четкие моменты всплывают словно из бурного омута воспоминаний.
Моих ушей касается заполошный голос Грея, моя ладонь легла на его разгоряченную грудь.
— Сэра, станешь моей музой, моим вдохновением, моей яркой звездой?
— Ни на что из этого я не гожусь.
— Нет-нет, ты только послушай, представь… Запах первых солнечных дней, сладчайшего меда и горькой полыни.
— Полынь?
— Это будет твой аромат, духи о тебе в маленьких золотых флаконах, что я навсегда оставлю себе после встречи.
Зажмурившись изо всех сил, я накрыла лицо ладонями, за веками уже давно дрожал свет. Кто-то завозился в постели, я мысленно поблагодарила себя за то, что вчерашняя рубашка стала моей пижамой на эту ночь, оставляя мне хотя бы тень приличия.
Уна без стеснения прижимается ко мне в медленном танце, ее взгляд внимательный и ненасытный, пухлые губы красны то ли от вина, то ли от моих губ.
— Я влюблена в твои глаза.
— Тише, Уна.
— Они так сияют, я не могу перестать смотреть. Воспоминание о них я сохраню как единственную драгоценность, что будет принадлежать лично мне. Оно будет маленькой путеводной звездой в моем одиночестве.
Судорожно выдохнув, я заставила себя встретить новый день, яркими лучами расцветивший незнакомую, но узнаваемую спальню. Тонкий, пудрово розовый балдахин над головой почти незаметно дрогнул, когда рядом кто-то перевернулся.
— Сэра? Ты проснулась?
— Да.
Отбросив одеяло в мою сторону, принцесса села в постели рядом, виновато заламывая руки. Ее светлые спутанные локоны обрамляли порозовевшее, чуть опухшее лицо. Милейший шелковый пеньюар едва доходил до колен, открывая аккуратные светлые ножки. Взгляд еще сонный, разморенный, но уже с отпечатком тревоги и растерянности пробрался мне под под кожу сотней мелких иголочек.
— Ох, Сэра, мне так стыдно.
— За что?
— Мы здесь, в постели, ты, наверное, злишься…
— Совсем нет, с чего бы?
— Я потащила тебя в бар, напоила, а там…
— Глупости какие.
Уна виновато опустила плечи, в уголки глаз набежали слезы, слов для спокойствия принцессы откровенно не хватало. Я поторопилась сесть и притянуть ее к себе, поймав в объятья. Нежность, еще недавно невыносимо заполнявшая меня, снова затрепетала в груди. Едва забрезжившие сомнения смела безумная притягательность и явная симпатия Уны. Не о чем было жалеть, так много внимания и любви мне давно не доставалось, давно я не чувствовала себя настолько живой и, может быть, безрассудной. Будто я снова была человеком, а не чужим инструментом или памятником скорби. Уму непостижимо, как редко это удается ощутить.
— Сэра, мне так неловко.
— Правда? Что-то я не припомню подобного
