Шрифт:
Закладка:
— Ха! — Эрьярон посмотрел на тускнеющее небо в кружеве высоких тёмных крон. — Да, я не спорю — можно приучить дикарей мыться, одеваться, чистить дом себе и тем, кто сам уже не в состоянии, можно даже научить их произносить дюжину слов, но гадкую натуру не исправить! Знаешь, что я наблюдал такого, отчего сделал неутешительнейшие выводы по поводу новых друзей короля?
— Боюсь представить, — вдруг захохотал Халиндвэ, взял бутыль, отпил. — Прости, не хотел тебя обидеть.
— Смейся-смейся, — с укором покачал головой верный короля, — только сейчас станет не до веселья. Просто представь: пока владыка Финдарато ходил и смотрел, какая помощь потребуется племени, естественно, большинство дикарей забыли о своих повседневных делах. Да, конечно, некоторые мужья били жён за неготовый обед или внимание к нам, а те, в свою очередь, колотили супругов, не знаю, за что именно, однако в основном все наблюдали за нами. И тут вдруг поймали вора. Представляешь, какой-то местный самец начал под шумок подворовывать из чужих домов.
— Не представляю, что там можно красть, судя по твоим рассказам.
— Я тоже. Но для дикарей имущество их соплеменников ценно. И что ты думаешь произошло, когда вора заметили?
— Он извинился? — снова не удержался от шутки Халиндвэ.
— Ещё версии.
— Ну, не знаю. Свёл счёты с жизнью, потому что не смог вынести позора?
Эрьярон замер, потом посмотрел на собрата и расхохотался до слёз:
— Нет, Моргот тебя обворуй! Нет! Этот дикарь, поняв, что попался, бросил себе под ноги всё награбленное и начал с неистовой яростью втаптывать в грязь! А ещё я заметил, как особые блюстители чистоты вокруг дома, выметающие каждую соринку, не гнушаются мусорить на соседской территории. Понимаешь? Свой труд для них важен, а на чужой абсолютно наплевать!
Халиндвэ задумался.
— Так что, оторно, — констатировал Эрьярон, вставая и отряхивая плащ, — подумай хорошенько, соглашаться или нет на миссию. Это не лёгкая прогулка.
— Что ещё было?
— Я уехал вечером. Младшие, похоже, спят каждую ночь, поэтому, когда поляна затихла, король отправил меня в путь.
Охотник тоже поднялся, по-дружески тепло простился с собратом и пошёл проверять сети.
Эрьярон, конечно, сказал много плохого, однако Халиндвэ почему-то не испугался и не испытал отвращения, скорее, наоборот — в сердце загорелись азарт и любопытство.
А может быть, просто хотелось подольше не возвращаться под землю.
***
Летняя ночь опускалась быстро, звёздное небо ещё не озарилось светом цветка Майя Тилиона, звуки вокруг практически стихли, и, сев в одиночестве у костра, Финдарато отчаянно надеялся, что ему позволят спокойно подумать.
Эрьярон недавно уехал, Орикон и Миньятолос занялись установкой шатра в отдалении от поляны Младших, и будто бы бесконечный день теперь, наедине с собой, казался страшным сном. Правитель Нарготронда, Тол-Сириона и Дортониона пытался систематизировать в голове всё увиденное и услышанное, но почему-то любые размышления сводились к одному: как эти бедняги переживают зимы?
Перед глазами вставали картины из Хэлкараксэ, Финдарато ужасался мысли о том, что даже много знавшим и умевшим валинорским мастерам было тяжело в морозы, многие погибали от холода, а как справляются несчастные необразованные дикари?
Вспомнилась музыка смерти в снегу — тема, оставшаяся от какого-то эльфа, встретившего свой конец среди бури, и почему-то Инголдо понял: он на верном пути понимания Младших. Ощущение взбодрило, король стал очень тихо напевать давно не звучавшие слова, пытаясь поймать и не упустить мгновенное озарение:
— Метель собою воскресит
Все мои тайные страхи.
Нет больше сил… Мне больно!
И так хочется уснуть.
Моя душа одна дрожит
В объятьях снегопада,
В темнице ледяных оков
Держу к спасенью путь.
Ослабший разум шепчет мысли,
Устремляясь ввысь:
«Пройди сквозь снег! Не сдайся!
И найдёшь свой путь домой!»
Но пусть он лжёт, легко понять,
Что всё теряет смысл
Пред грозно наступающей,
Безжалостной зимой…
Что кто-то идёт в его сторону, Финдарато заметил заранее, но до последнего не подавал вида, надеясь, что отсутствие реакции заставит непрошенного собеседника пойти восвояси, однако, молодой парень, которого эльф не мог не узнать, очень виновато опустив голову, сел рядом и протянул глиняную чашку, полную ягод.
— У? — с видом несчастного ребёнка спросил местный музыкант, сам себя лишивший инструмента. — У? На.
Финдарато понял, что не может отказаться от подарка, а когда принял его из рук молодого дикаря, тот вскочил и с покорнейшим извиняющимся видом начал бить себя по опозоренному публично достоинству, ругая свой отросток разными словами, среди которых попадались привычные «Фу» и «Цыц», а ещё «Бе», «Н-н-на!» и «Бо!»
Стараясь не засмеяться, Финдарато отставил чашку, крепко взял парня, который оказался более, чем на голову ниже эльфа, за плечи и усадил обратно на бревно, отрицательно кивая. Совершенно не представляя, как объяснить, что публичное самоудовлетворение — это ерунда, не причина обижаться, и главное — не повторять подобные выступления, король съел несколько брусничек, а потом протянул чашку дикарю, давая понять, что хочет разделить угощение с ним и надеясь на отсутствие в племени связанных с совместным поеданием ягод предрассудков. Музыкант посмотрел на эльфа глазами ребёнка, которого сначала наказали, а потом дали гостинец. Искренне обрадовавшись, парень отправил в рот голубику, рванул к кустам, принёс оттуда три травинки, ловко натянул их между пальцами и начал дудеть на разные лады.
В одном из шатров заплакал ребёнок, послышалась ругань, и менестрель, хихикнув, вжал голову в плечи, произнеся удивительно чёткое:
— Упс!
— Упс, — повторил Финдарато, — слишком громко.
— О! — дикаря, похоже, настигло озарение, и он убежал в сторону нескольких близко поставленных домов, где эльфы днём побывать не успели.
Понимая — надежда тщетна, однако всё же мечтая о том, чтобы горе-музыкант остался в своём жилище и, желательно, лёг спать, Инголдо посмотрел на бдивших у границы леса охранников. Эти, в отличие от предыдущих, не пили ничего перебродившего и не садились, а медленно прохаживались вдоль владений своего вождя, то и дело осматриваясь.
«Маэдросу бы понравилось», — усмехнулся про себя Финдарато, однако злые, навеянные обидой мысли моментально развеял вернувшийся музыкант, притащивший деревянную коробочку и отёсанную палку.
— Во! Стук-постук! — гордо заявил местный менестрель. — Тс-с-с-с!
Потряся рукой, дикарь продемонстрировал, что внутри его дивного ларца что-то лежит, а когда ударяется о стенки, получается
