в форме парящей чайки свидетельствовали о её благородном происхождении. Девушка явно исхудала и чуть осунулась, но и это было ей к лицу. В красивых и тонких дланях она держала убрус, в котором торчала игла с красной нитью. Она легко стояла на крепких стройных ногах. Движения её были плавны и исполнены достоинства. На ней был синий сарафан, накинутый поверх белой льняной рубахи. Всё в облике её было изящно и тонко. По возрасту, вероятно, она была ровесницей Димитрия.

Князь Иван Катырев-Ростовский – современник тех событий, не лишённый литературного дара, не скрывал своего восхищения Ксенией Годуновой и оставил описание облика красавицы-царевны. Вот её образ, дошедший до нашего времени, благодаря перу князя Ивана. В современном переводе с древнерусского языка XVII века, это описание звучало бы примерно так:

«Царевна Ксения, дочь царя Бориса – девица, по виду чудная отроковица, какую непросто и представить, столь красива она. Ликом бела, щеками румяна, уста её червлёны. Очи имеет чёрные, большие, наполненные светом. Когда же плачет, то и слёзы из очей текут и блещут. Брови имеет ровные и красивые. Фигурой она стройна и пышногруда, телом белокожа. Росту среднего, черные локоны густых волос лежат по плечам. Среди жен выделяется она благочинием, хорошо образована, любит книги. Речь её великолепна и исполнена благости. Во всех делах своих она последовательна, любит церковное пение и духовные песни. (Царевна же Ксения, дщерь царя Бориса, девица суща, отроковица чюднаго домышления, зелною красотою лепа, бела велми, ягодами румяна, червлена губами, очи имея черны великы, светлостию блистаяся; когда же в жалобе слезы изо очию испущаше, тогда наипаче светлостию блистаху зелною; бровми союзна, телом изобилна, млечною белостию облиянна; возрастом ни высока ни ниска; власы имея черны, велики, аки трубы, по плещам лежаху. Во всех женах благочинийша и писанию книжному навычна, многим цветяше благоречием, воистинну во всех своих делах чредима; гласы воспеваемыя любляше и песни духовныя любезне желаше)».

Мог ли Димитрий, раз увидев её, остаться равнодушным? Она же внимательно и вопрошающе взирала на него и боялась лишь одного – оскорбления своего. Они долго стояли молча и смотрели друг на друга в некотором смущении…

– Здрава буди, красавица-царевна, Ксения Борисовна, – наконец молвил Димитрий, чувствуя, как страсть закипает в его сердце.

– Здрав будь, государь. Прости, не ведаю, как величать тя, – тихо, но смело молвила царевна.

– Зови меня: «Государь мой, Димитрий», – сдерживая свои чувства, отвечал он.

– Точно ли Димитрий ты? Не гневишь ли Господа воровством имени чужого?

– Бог – свидетельствует обо мне, – спокойно сказал Расстрига.

– Тогда зачем велел погубити родных моих, не престало то законному царевичу?

– Прости меня, душа-девица! Не уследил яз, не уберег твою матушку и твово брата. Не успел яз дойти до Москвы, как поведали слуги мои о том беззаконии.

– Кто ж виноват в том? – спросила Ксения.

– Виноваты в том душегубцы-князья да бояре: Шуйские, Голицыны, да Мосальские. Правда, князь Василий тебя спас и уберёг от позору. За то я ему велию милость окажу и от наказания избавлю. Но с Шуйскими, да с Голицыными ещё посчитаюсь.

– Не казни их, государь мой! Бог – Судия им…

– Не знаю, красавица моя. Не буду наперёд обещати. Одно знаю, пока я жив, никто более не обидит тя. Заберу скоро тебя к себе во дворец и будеши там жити, яко и преж того жила.

– Ой ли, государь? И меня о том не спросишь? Хочу ли? – строго вопросила Ксения.

– Вот и спрашиваю ноне тя, душа моя, пойдешь ли во дворец жить в покоях царских, как и допреж того? – склонив голову, с надеждой и покорностью в голосе спросил очарованный Расстрига.

– Подумаю еще… Но ежели силою будеши брать, руки на себя наложу, – всё также спокойно отвечала девушка.

– Подожду и исполню всё по воле твоей, милая, душа моя, – произнёс Расстрига словно сквозь сон, пьянея от её слов и обоняя, словно волк, запах её девичьего естества. Расспрашивать девушку о кончине её родных он не стал, понимая, что слишком свежа была ещё её душевная рана.

* * *

Димитрий не отложил задуманное и уже 23 июня князья Василий, Димитрий и Иван Шуйские были взяты под стражу. Это вызвало сильнейший переполох у боярско-княжеской элиты. Шуйским предъявили обвинение, что они распускают слухи о самозванстве царевича и что готовят заговор против него. Вероятно, у Димитрия были для того основания. Шуйским царевич был нужен только для того, чтобы отстранить Годуновых от власти. Дело было поручено донским казакам во главе с Корелой. На следующий день напуганная Боярская дума приговорила князя Василия к смертной казни, а его братьев к заключению в темницу.

25 июня князь Василий взошёл на плаху, ибо был приговорён к отсечению головы. Широкоплечий и рослый палач разорвал на князе Василии чистую исподнюю рубаху, а тот с трепетом и со слезьми молился Богу и просил у православного люда прощения. Народ, собравшийся вокруг плахи на Болотной площади, где совершалась казнь, уже творил крестное знамение и кланялся Василью, молвя:

– Господь, да простит тя раб Божий!

Старики, покачивая седыми главами, обминая бороды, вспоминали былые казни, совершавшиеся в царствование Иоанна Грозного. Де сынок-то во отца пошёл. И тут прискакал гонец от царевича, который объявил о помиловании всех Шуйских. Василий спустился с «рокового помоста», шатаясь на трясущихся ногах, промокший до портов от смертного пота и рухнул на руки своей родне. Все три брата были сосланы в Галич, а их вотчины отобраны в казну.

* * *

Несмотря на круговерть событий, в первые же дни после вступления в Москву Димитрий постарался до конца выяснить, что же случилось с Годуновыми. Ему сообщили о печальном конце царевича Феодора и царицы Марии. Подробности этого преступления вывели Димитрия из себя. Он сорвался и ругал Петра Басманова, допустившего такой просчёт. Тот оправдывался, как мог. Царевич собирался было учинить расправу ещё над Голицыными и Мосальскими. Но совершённого было уже не исправить. И потому архиепископ Арсений и Отрепьев уговорили царевича оставить всё без последствий. Правда, Димитрий настоял на том, чтобы Годуновых похоронили достойно. Однако, прах царя Бориса по настоянию Арсения надо было вынести из Архангельского собора и перезахоронить вне его. Ведь собор с середины XIII века являлся усыпальницей только Московских князей из династии Великого князя Всеволода Юрьевича, прозванного «Большим Гнездом». Епископ заметил также, что князь Василий Мосальский заслуживает снисхождения, ибо пожалел красавицу-царевну Ксению и уберёг её от позора и бесчестия.

Затем Боярской думой было объявлено, что Фёдор и его