уходят на задний план, а Латония Уоллес становится уже не трагедией, а шуткой судьбы. Сизиф с его камнем. Де Леон с его источником молодости. Пеллегрини с его маленькой мертвой девочкой.

– Я вам так скажу, – разглагольствует Рикер, попивая скотч. – Когда Том к нам перевелся, я думал, толку от него будет ноль. Я имею в виду…

– А теперь увидел меня в деле, – говорит Пеллегрини только с долей иронии, – и понимаешь, что был прав.

– Ну уж нет, приятель, – Рикер качает головой, – я понял, что ты правильный мужик, когда ты раскрыл то дело в проджектах. Как там звали пацана?

– Ты про какое дело-то?

– Ну то, из высотки. На восточной стороне.

– Джордж Грин, – говорит Пеллегрини.

– Вот, точно, Грин, – подтверждает Рикер, подавая бармену Никки короткий сигнал пустым стаканом. – Ему все говорили, что дело – глухарь. Даже я говорил. Говорил… – Рикер замолкает, пока Никки ему наливает, затем опустошает сразу половину стакана и пытается продолжить: – О чем я там?

Пеллегрини с улыбкой пожимает плечами.

– Ах да, что дело хреновое, совсем хреновое. Убийство из-за наркотиков в высотках, да уж. Черный пацан на Асквит-стрит – а значит, все равно всем наплевать. И ни свидетелей, ничего. Я велел ему забыть и заняться чем-нибудь другим. Так он не слушает ни меня, ни кого-то еще. Этот упрямый засранец даже Джея не слушает. А просто идет и два дня работает с делом. Никого из нас не слушает – и что случилось?

– Не знаю, – кротко отвечает Пеллегрини. – Что же?

– Ты расколол эту сволочь.

– Правда?

– Хватит уже подъебывать, – говорит Рикер и снова обращается к публике из детективов угрозыска. – Он взял и расколол эту сволочь единолично. Вот тогда я и понял, что с Томом все в порядке.

Пеллегрини смущенно молчит.

Рикер бросает взгляд за плечо и понимает, что даже будучи нетрезвым молодой детектив ему не верит.

– Да нет, я же серьезно, Том, серьезно.

– Серьезно?

– Серьезно. Ты меня слушай.

Пеллегрини отпивает пиво.

– Бля, я это говорю не потому, что ты тут сидишь. Я говорю правду. Когда ты только пришел, я думал, толку от тебя не будет, ну прям никакого. Но ты работаешь как черт. Правда.

Пеллегрини улыбается и заказывает у Никки по последней, толкая пустой стакан через стойку и заодно указывая на шот перед Рикером. Остальные детективы уже меняют тему.

– Вот о Фреде я бы так не сказал, – добавляет Рикер тихо, чтобы это не пошло дальше Пеллегрини. – О нем – не сказал бы.

Пеллегрини кивает, но ему вдруг становится неловко. Их с Фредом Черути перевели в группу Лэндсмана вместе – на вакансии, освободившиеся в пределах пары недель. Как и Рикер, Черути черный, но, в отличие от Рикера, – до перевода в убойный шесть лет закалявшегося в отделе наркотиков, – он салага из Восточного района, прослуживший всего четыре года. Его поднял на шестой этаж капитан, заметив, что тот хорошо работает в штатском в масштабах района. Но Рикеру это еще ни о чем не говорит.

– В смысле, мне нравится Фред. Правда, – продолжает он. – Но он еще не готов для убойного. Мы помогали ему на делах и показывали, что к чему, но до него не доходит. Он еще не готов.

Пеллегрини молчит, понимая, что Рикер – ветеран группы и один из самых долгослужащих черных детективов в отделе убийств; он поднялся в угрозыск во времена, когда черные сотрудники все еще выслушивали расистские шутки в районных инструктажных. Пеллегрини знает, что такому человеку совсем непросто расхваливать итальянца в обход Черути.

– Я вам так скажу, – говорит Рикер другим детективам за стойкой. – Если убьют кого-то из моей семьи, если убьют меня, пусть это расследует Том.

Комплимент детектива.

– Да ты просто нажрался, – отвечает Пеллегрини.

– Нет, приятель.

– Ну, Рик, – говорит Пеллегрини, – спасибо за доверие. Может, твое убийство я и не раскрою, но на сверхурочных точно заработаю.

Рикер смеется, потом подзывает Никки. Бармен наливает ему последнюю за счет заведения, и детектив отправляет скотч в глотку ловким натренированным движением.

Оба выходят из бара, идут через ресторан и двойные двери на Уотер-стрит. Через три месяца «Маркет Бар и Ресторан Морепродуктов» превратится в «Доминик» – французский ресторан для высшего света. Клиентура будет лучше одета, блюда подорожают, меню станет нечитаемым для среднего детектива отдела убийств. Никки пропадет, цену выпивки взвинтят до четырех долларов, а завсегдатаям из департамента скажут, что их присутствие неугодно для имиджа ресторана. Но пока что «Маркет Бар» – такая же территория БПД, как «Кавано» или салон FOP[39].

Пеллегрини с Рикером сворачивают на Фредерик-стрит и прогулочным шагом идут по местам легендарной полуночной скачки Боба Боумена. Ни один детектив из убойного не может пройти здесь без улыбки от воспоминания о том, как пьяный Боумен попросил у конного полицейского лошадь, чтобы прогарцевать взад-вперед перед витринами «Маркет Бара», за которыми по полу катались полдесятка других детективов. Рост Бо в удачный день – 165 сантиметров. На коне он выглядел смесью Наполеона Бонапарта и Уилли Шумейкера[40].

– Сможешь вести? – спрашивает Пеллегрини.

– Да, мужик, все нормально.

– Уверен?

– Охренеть как уверен.

– Ну ладно.

– Эй, Том, – говорит Рикер перед тем, как перейти улицу до стоянки на Гамильтон-стрит, – если это висяк, то пусть висит. Не вешайся вместе с ним.

Пеллегрини улыбается.

– Я серьезно.

– Ладно, Рик.

– Правда.

Пеллегрини снова улыбается, но с выражением тонущего, уставшего бороться с течением.

– Правда, мужик. У нас так – делаешь что можешь, и точка. Если улик нет, то, сам понимаешь, их нет. Делаешь что можешь…

Рикер хлопает молодого детектива по плечу, потом выуживает из кармана штанов ключи от машины.

– Короче, мужик, ты меня понял.

Пеллегрини кивает, улыбается и снова кивает. Но так и не отвечает.

Пятница, 8 апреля

– Браун, ты говна кусок.

– Сэр?

– Я назвал тебя куском говна.

Дэйв Браун отрывается от последнего номера «Роллинг Стоун» и вздыхает. Дональд Уорден на взводе, а значит, ничего хорошего не жди.

– Дай четвертак, – говорит Уорден, протягивая руку.

– Так, еще раз, – говорит Браун. – Я тут сижу за столом, читаю журнал…

– Свой журнальчик для арт-школ, – перебивает Уорден.

Браун устало качает головой. Хотя его недавние творения ограничиваются схематичными трупами в набросках мест преступлений, Дэвид Джон Браун действительно выпускник Мэрилендского института искусств. На взгляд Уордена, одно это ставит под сомнение его трудоспособность как детектива.

– Читаю журнал о рок-н-ролле и поп-культуре, – продолжает Браун, – никого не трогаю, и тут входишь ты и именуешь меня фекалией.

– Фекалия. Это что еще за хрень?