Браун закатывает глаза.

– Четвертак давай, говорю.

И так с тех самых пор, как Дэйв Браун прибыл в отдел убийств. Раз за разом Уорден требует 25 центов у младших детективов, а потом просто не отдает. Причем он не спускается к автоматам «Мэк», не жертвует в кофейный фонд – просто берет как подношение. Браун роется в кармане, потом бросает деньги.

– Вот же кусок говна, – повторяет Уорден, поймав монету. – Может, начнешь принимать вызовы, а, Браун?

– Я только что раскрыл убийство.

– Да? – Уорден подходит к столу Брауна. – Раскрой-ка вот это.

Здоровяк нависает над стулом Брауна, его промежность – на уровне рта младшего детектива. Браун визжит в притворной истерике, на шум приходит Терри Макларни.

– Сержант Макларни, сэр, – кричит Браун, когда Уорден чуть ли не наваливается на него. – Детектив Уорден принуждает меня к половым актам, запрещенным законом.[41] Я требую у вас как непосредственного начальника…

Макларни улыбается, отдает честь и разворачивается на каблуке.

– Продолжайте в том же духе, орлы, – говорит он и уходит в главный офис.

– Отвали от меня, блин! – вопит Браун, устав от шуток. – Оставь меня уже в покое, гребаный полярный медведь!

– О-о-о-о, – говорит Уорден, попятившись. – Вот теперь я знаю, как ты думаешь обо мне на самом деле.

Браун молчит, пытаясь продолжить чтение. Здоровяк ему не дает.

– Ты… говна…

Браун вперяет в детектива взгляд, а его правая рука незаметно подползает к наплечной кобуре, тяжелой от длинноствольного 38-го калибра.

– Осторожно, – говорит Браун. – Я сегодня принес крупную артиллерию.

Уорден качает головой, потом идет к вешалке искать сигары.

– Какого хрена ты прохлаждаешься с журналом, Браун? – спрашивает он, закуривая. – Почему не работаешь по Родни Триппсу?

Родни Триппс. Мертвый наркодилер за рулем своей роскошной машины. Ни свидетелей. Ни подозреваемых. Ни улик. Спрашивается, какого хрена там работать?

– Знаешь, я здесь не единственный с открытым делом, – изможденно говорит Браун. – Я вижу пару красных имен и у тебя.

Уорден молчит, и на секунду Браун жалеет, что не может забрать слова обратно. Офисные перебранки всегда существуют на грани, но время от времени черту переходят. Браун знает, что Здоровяк, получив два новых дела, впервые за три года по-настоящему сдает; что важнее, следственный бардак Монро-стрит тянется до сих пор.

В итоге Уорден целыми днями гоняет два десятка свидетелей в зал большого жюри на втором этаже здания суда Митчелла, потом ждет в коридоре, пока Тим Дури, старший прокурор по делу, изо всех сил воссоздает таинственное убийство Джона Рэндольфа Скотта. Уордена тоже вызывали к тем же присяжным, и некоторые задавали резкие вопросы о действиях служащих полиции во время погони за Скоттом – особенно после прослушивания переговоров Центрального района. И у Уордена ответов нет; дело начинается и кончается на теле молодого человека в переулке Западного Балтимора и на личном составе Западного и Центрального районов, заявляющем о своем неведении.

Что неудивительно, единственный гражданский свидетель Уордена – тот, кого в газете назвали возможным подозреваемым, – отказался давать показания перед большим жюри, воспользовавшись правом Пятой поправки против самооговора. Сержанта Уайли, который обнаружил тело и от кого потребуют объяснить радиопередачу с просьбой прекратить розыск, в качестве свидетеля не вызывали.

Прибережем Уайли как крайнюю меру, объяснил Дури Уордену, ведь если он виновен, то он тоже воспользуется Пятой поправкой. И тогда, сказал прокурор, нам мало что остается: если позволим ему не давать показания, он так и выйдет из зала суда, оставив нас без улик для обвинительного акта. А если предложим ему иммунитет за показания, тогда что? Что, если Джон Уайли, получив иммунитет, признается, что это он застрелил пацана? Тогда, объяснил Дури, мы раскроем преступление, но не сможем наказать преступника.

После суда каждый будний день Уорден проводит ночи в ротации, ездит на огнестрелы, самоубийства и – неизбежно – новые убийства. И впервые со времен перевода в убойный у него нет ответа и на них.

Учитывая, что вся группа держится на Уордене, из-за этой тенденции занервничал даже Макларни. Всем детективам достаются висяки, но два висяка подряд у Уордена – что-то неслыханное.

В недавнюю полуночную смену Макларни указал на красные имена на доске и объявил:

– Одно скоро раскроют, – и добавил – не столько, чтобы убедить остальных, сколько чтобы услышать это самому: – Дональд не потерпит два висяка подряд.

Первое дело – мартовское наркоубийство на Эдмондсон-авеню, уличный огнестрел, единственный потенциальный свидетель – четырнадцатилетка, сбежавший из детской колонии. Найдут ли его и расскажет ли он, что видел, – все еще неизвестно. Но второе – ссора на Элламонт, переросшая в убийство тридцатилетнего мужчины, – оно в обычном порядке должно быть данкером. Дуэйну Дикерсону дважды выстрелили в затылок после вмешательства в уличные разборки, и, когда всех доставили на допрос в центр, Уорден раздобыл лишь одну удручающую истину: похоже, никто не знал стрелка или, если на то пошло, какого черта он делает в Балтиморе с пушкой. По всем показаниям – и здесь свидетели сходились во мнении – стрелок не имел отношения к изначальной ссоре.

Может, Макларни и нравится думать, что Уорден просто не в состоянии допустить два красных убийства на своем счету, но если по убийству Дикерсона не позвонят, то ему мало что остается, кроме как проверять остальные рапорты о нападениях с огнестрельным оружием из Юго-Запада и уповать на совпадение. Так Уорден и заявил сержанту, но Макларни услышал только отголоски Монро-стрит. В его понимании, департамент натравил его лучшего детектива на других копов – и один бог знает, как это может повлиять на такого человека, как Уорден. Макларни вот уже два месяца пытается вытащить его из убийства Скотта, потихоньку возвращая в ротацию. Новые убийства приведут его в чувство, думает он. Стоит вернуться на улицы, как он станет прежним.

Но Уорден уже не прежний. И когда Браун проронил фразочку о красных именах на доске, он вдруг погружается в холодное молчание. Перебранки, жалобы, юмор мужской раздевалки – все это сменилось на угрюмость.

Браун это чувствует и меняет тон, стараясь теперь спровоцировать Здоровяка, а не отбиваться от него.

– Что ты ко мне вечно лезешь? – спрашивает он. – Почему никогда не лезешь к Уолтемейеру? Вот Уолтемейер ездит в субботние дневные смены тебе за бейглами в Пайксвилл?

Уорден молчит.

– Какого хрена ты не лезешь к Уолтемейеру?

Браун, конечно, сам знает ответ. Уорден не полезет к Уолтемейеру, у которого за спиной больше двадцати лет в окопах. Он будет лезть к