Ирина: Это своего рода бурлеск.

Люка: Да, да. Это какой-то «Лунный Пьеро» – все эти пим, бум, трям. Там нет чёткой мелодии, за которой можно было бы следовать. Это лоскутное одеяло – немножко того, немножко этого. Дебюсси представляется таким шеф-поваром. Он хочет показать высокую кухню… Но иногда нам нужен просто пирог, просто добрый кусок пирога. Во многих произведениях Дебюсси попросту нечем поживиться. Говорю со всем моим уважением. Конечно, Дебюсси – гений, и кто я такой, чтобы его критиковать. Да, это гений. Имена Равеля и Дебюсси всегда ставят рядом, но боже мой, это же два разных мира. Посмотрите, как Равель конструирует свои произведения. Он никогда не бросает основные тематические элементы, всегда развивает тему. Мне довелось слышать «Дафнис» с дирижёром маэстро Гергиевым – это было прекрасно! Длится целый час, но время совершенно не ощущалось. Это настоящее мастерство! Вот снова возвращается главная тема, и я счастлив снова ее услышать, это словно персонаж романа, который возвращается в конце, понимаете? Или как трансформация Пьера Безухова у Толстого, эволюция человеческой жизни. Ты видишь его молодым, с идеалистическими воззрениями, потом он становится старше, и ты видишь его заблуждения. Именно этого мы и хотим – чтобы нас зачаровывали.

Ирина: Совершенно верно! И раз уж вы сами заговорили о Толстом, поговорим о литературе. Знаю, что вы очень серьёзно её изучали и продолжаете изучать. Похоже, вы охотно учитесь всегда, поэтому всегда будете молодым. Какую роль в музыке для вас играет литература?

Люка: Литература меня вдохновляет. Меня завораживают формы повествования. К примеру, Прокофьев писал сказки посредством своей музыки, настоящие бабушкины сказки. Очень люблю сонату соль-минор Метнера, и в ней слышу, как он вдохновлялся волшебными сказками. Если посмотреть на структуру этой сонаты, которая длится почти 20 минут, там полно сюжетов, как в романе, ты ощущаешь лето, зиму, осень, разные времена года, и время бежит, и возникают разные персонажи: старик, старуха, маленькие невинные дети. Но точно сказать, что меня вдохновило, – я не могу. Это общее вдохновение. Для меня литература равна музыке.

Ирина: Помните, когда вы играли «Сентиментальный вальс» Чайковского на конкурсе. В этот момент даже у вашей прекрасной учительницы Рены Шерешевской в глазах стояли слёзы.

Люка: Я думаю, она тогда просто очень устала. Мы встали в пять утра, чтобы добраться до места, и под конец конкурса были уже просто сломлены.

Ирина: То есть это не потому, что вы так играли?

Люка: Я думаю, что всё вместе так подействовало. Это был трогательный момент для неё. Для меня «Сентиментальный вальс» – гениальное произведение. Как он построен! Его начало звучит так, как будто это уже концовка. Это исходный пункт моей интерпретации. Заканчивается, а потом заканчивается снова. Как лист на ветру. Можно представить себе много иллюстраций, но с музыкальной точки зрения, если нарисовать линию движения, то она пойдёт вниз, а потом наверх. И, конечно, темп игры нужно адаптировать под эту линию. Я не стесняюсь здесь подходить ко времени гибко. Мне кажется, это вообще необходимо в большинстве случаев. А что такое вальс? Бум ча-ча, бум ча-ча. Это духовой оркестр, а не вальс. Вальс – это не просто трёхтактный размер. Послушайте Штрауса! Вальс нельзя рассчитать по метроному, здесь неравные такты. Вся экспрессия этого танца находится между долями.

Но меня просто сводит с ума сегодняшнее образование. Я считаю важным говорить об этом. Я молод, но я уже преподавал, давал мастер-классы, у меня получалось неплохо. Хочу больше заниматься этим, потому что это часть моего долга: нужно отдавать столько, сколько можешь. В том числе доносить своё понимание, свой подход к чтению нот. Но что мне довелось слышать от студентов, от преподавателей, вы себе не представляете! Это безумие! Как некоторые музыканты репетируют – просто невероятно. Это не имеет отношения к музыке. Они просто барабанят по клавишам, пытаются чисто брать октавы, но забывают о том, что октава – это инструментовка, а мотив можно сыграть одним пальцем. Если ты не понимаешь, как это сыграть одним пальцем, как же ты сделаешь это красиво со всеми октавами? А в итоге они очень довольны и счастливы, что сыграли быстрее, чем Марта Аргерих. Чего ради? Зачем?

Ирина: В российской школе всегда уделяли много внимания технике, упражнениям, гаммам.

Люка: Гаммы – это хорошо. Я бы рекомендовал играть гаммы, но только для того, чтобы понять аппликатуру, почему она такова, как перекладывать в другую тональность. Моя преподавательница говорила, что в русской школе детей учат, как играть терции. Но от этого ребёнок не научится играть терцовые этюды Шопена. Вы знаете, после конкурса многие говорили, что мой профессиональный уровень невысок, но это означает, что конкурс имени Чайковского – фейк, потому что на него попадают люди с таким уровнем, как у меня. Я всё-таки участвовал в конкурсе, и я играл «Терцовый этюд» Шопена, и Листа, и «Ночного Гаспара» Равеля, который, вообще-то, считается невоспроизводимым. Наверно, им кажется, что в моём исполнении это недостаточно виртуозно, потому что звучало не так, как они ожидали. Шопен любил этот этюд. Он говорил о нём, что он, как сибирский ветер, как снежная позёмка, и такая картина должна помочь музыканту правильно исполнить эту сложную вещь. Но нужна «крепкая» техника! А техника у тебя в голове.

Ирина: Я абсолютно с вами согласна, но, думаю, гаммы нужны еще и для того, чтобы понимать, что такое тональности.

Люка: И это хорошо. Но играть быстрее, играть бездушно, там-там-там – нет! Нет никакого смысла учиться такой игре. И я как-то поспорил со своим другом в консерватории. Он говорил, что сперва нужно найти работу, обустроить свой быт, создать условия и тогда готовиться к конкурсам. А я сказал ему – нет! Я считаю, что должен готовиться к конкурсу в тех условиях, которые у меня есть, здесь и сейчас. Даже если трудно. Потому что, если я добьюсь успеха, то у меня появятся любые условия, которые мне захочется иметь. А что касается техники, то здесь, как и везде, приоритетом должна быть музыка. Сейчас, через четыре года после конкурса имени Чайковского, я нахожусь в лучшей технической форме, у меня улучшились условия. У меня есть свой инструмент, у меня есть возможность играть. У меня в квартире есть звукоизолированная комната, я могу репетировать. Теперь я могу улучшать свою технику. Когда я сейчас вспоминаю историю с конкурсом Чайковского, то я ощущаю свою ответственность. Ведь что там произошло? Я был воодушевлён, будучи очень молодым и неопытным артистом. Кто-то скажет, что я был технически не очень подкован, но ведь я сыграл все ноты. А ошибки – все допускают ошибки, а главное заключается в том, что я со своей музыкой дошёл-таки до финала конкурса. И это очень важный факт. Если музыкант играет очень искренно и аутентично, он может дойти до финала крупного конкурса. И дело не в том, чтобы ублажить жюри, играть технично или исполнять «Блуждающие огни» Листа или сложнейший «Хаммерклавир» Бетховена просто ради демонстрации своих возможностей. Дело в том, чтобы сыграть ту программу, которую ты выбрал. Исполнить музыку.

Ирина: Вы замечательный музыкант. Вы имеете чёткую внутреннюю позицию. Когда я говорю с вами, сразу видно, насколько сильна ваша страсть к музыке. Трудно представить, откуда у вас взялись амбиции, которые заставили вас участвовать в конкурсе?