Я не простила Андрея, но я любила того, человека, каким он был много лет. Я на кладбище именно к нему хожу. С ним говорю, а не с тем подлецом, каким сделал его возраст. Я забыла того Андрея. Мой Андрей так бы не поступил! Его я защищала, когда молчала. Только его.

– Мария Алексеевна… – я подала ей стакан с водой.

– Ты только на Ромку не примеряй образ отца. Мол, так же поступит. Никто не может знать наперед. Тут только надееться, верить и любить. – свекровь вздохнула тяжело. – А мальчик… Пусть будет мне напоминанием, что произошло со всеми детьми из-за моего молчания.

– Стоит ли себя мучить? – я не понимала, для чего эти жертвы? Кому лучше станет? Разве мальчику хорошо будет в качестве своеобразной «кары»? Если я чего-то не могла, то заявляла об этом прямо. Нести крест – это вообще не мое.

– Нет, я не страдаю. Это обдуманное и взвешенное решение. Мальчику не повезло с родителями… И не только этому… – замолчала, шумно сглатывая. Да, тяжело осознавать, что ты не лучшая в мире для своих детей. Мама априори самая-самая, но иногда и она падала с пьедестала. – Пусть хотя бы Ване повезет с семьей. Я вырастила достойных сыновей. Ване есть, с кого брать пример.

Телефон просигналил сообщением, вырывая из раздумий. Рома не стал стучать, чтобы не разбудить ненароком Еву.

– Доставка особенных хотелок, – усмехнулся, поставив пакет на стол. Клубника и банка с карамельным топпингом.

Демьянов для глубокой ночи выглядел бодрым, веселым, красивым. Взъерошенный и небритый. В джинсах, футболке и кожаной куртке… С крепкой задницей, широкой спиной и мощной грудью. С темной порослью волос, уходившей под ремень… Я не видела, но хорошо помнила. Внутри забурлило напряжение, низ живота потянуло темным и томным. Я же соленой клубники хотела?

– Вкусно?

– Ага, – пробурчала, отворачиваясь. – Спасибо, рыцарь Ромео. – нет, мне нужно знать! – Ром, – резко повернулась, – перепады настроения – наше все, – тебя реально нравятся такие, м? Девы в беде, невинные и ранимые. – Я состроила ему глазки и кукольно хлопнула ресницами.

Демьянов скинул куртку, о стойку облокотился, меня смотрел с интересом. Словно решал.

– Нет, – покачал головой, – не нравятся. Мне другие нравятся… – и медленно ко мне двинулся.

Я в отличие от него была в скромной сорочке и наспех наброшенном халате. Рома потянул пояс, развел полы, на грудь мою голодными глазами посмотрел.

– Мне такие нравятся. Никаких дев в беде.

– Ты изменил мне именно с ней. Именно с такой… – произнесла шепотом.

– Я не могу объяснить рационально, – произнес хрипло. – С фактами и причинами. Большинство мужиков не могут. Я сразу понял, что натворил. Осознал все. Мне это не нужно. Я не хочу других женщин, только тебя. Да, я малодушно затолкал это вглубь памяти. Чтобы не пикнуло ничего. И совесть с чувством вины туда же. Потому что боялся потерять. Знал, ты почувствуешь мою вину.

– А если тебя снова накроет? – спросила тихо. Да, мне хотелось разобраться! Понять! Поверить… Я ведь люблю его. Так люблю.

– Я знаю, родная, как тяжело поверить, что такого не повторится. – Рома порывисто притянул меня к себе, шумно воздух возле моих волос втянул, обнял руками мое лицо и в глаза пристально взглянул. – Я люблю тебя, Княжна. Все сделаю ради тебя и наших детей, милая. Только дай шанс рядом быть.

Халат перламутровым маревом окутал ноги. Горячие ладони скользили по спине, ожоги оставляли через гладкий шелк. Я уплывала, не могла думать связно. Хотела близости, силы, терпкой страсти, порочной любви. Никаких мыслей, только сладостный хмель.

– Мне нужна только ты. Громкая, – он рывком стянул футболку. – Сильная, – сорвал с меня сорочку. – Страстная, – посадил меня на стол и губами сосок поймал. Я застонала. Грудь такой чувствительной стала. Мне всегда казалось, что заниматься любовью в моем положении – особая форма близости и самое утонченное из удовольствий: тела и души. Мужчина нежен, но вынужденно, через алую пелену страсти. Как Рома сейчас.

Прохладное дерево погладило спину. Я застонала, когда крепкие ладони легли на груди, а язык спустился к животу, в таком положении он отчетливо выпирал. Маленький, но уже заметный. Рома обласкал его: поцелуями осыпал, невесомыми узорами разрисовал.

– Наташка, я так люблю тебя…

Он спустился к лобку и через шелк кусать и посасывать начал. Возбуждение яркой молнией ударило, и я выгнулась, бедра подняла, позволяя снять с меня белье. Я хотела секса. Я хотела мужчину. Я хотела мужа.

– Твои трусики с кинофестиваля у меня, – услышала сквозь туманную дымку.

Я открыла глаза, в его посмотрела: темно-серые, как снежная туча, тяжелые, гипнотические.

– И что ты с ними делаешь?

– Тебе лучше не знать.

– Тогда разденься, – тихо попросила. Я хочу видеть, как он меня хочет. Что умрет, если не получит. Сама руку между ног запустила и по складкам пробежалась, влагу собрала и демонстративно облизнула пальцы.

Рома шумно сглотнул и сжал тугую головку. Я сквозь ресницы видела, как член разрывало от желания. Но Рома сдерживался, а в глазах страдание от неудовлетворенности.

– Наташ, а нам можно?

Боялся навредить.

– Можно.

– Дашь? – и развел мне колени, набухший клитор головкой погладил. Мне это нужно не меньше, чем ему.

– Демьянов, вставляй уже! Не могу больше.

Если я не получил член и оргазм, то умру. Я, кажется, вошла в фазу: хочу трахаться, как похотливая крольчиха. Беременная похотливая крольчиха.

И мы трахались. На столе, у стены, на кровати. Сзади, сверху, сбоку. Я брата в рот и с распущенной сладостью позволяла вылизывать себя. Мной владела легкая эйфория и порочная вседозволенность. И ясность. Поразительно ясность. Я прекрасно сознавала, что делала. Что между нами происходило. Утром, наверное, нужно будет что-то сказать. А ночью… Остаток ночи мы не тратили на разговоры.

– Папа!

Меня просто выдернуло из сна. Ева в пижаме, а Бэби в слюнях прыгнули на кровать. Я натянула повыше одеяло. Мы заснули голыми и ни о каком душе речь не шла…

– Папаська, мы будем сегодня иглать!

Дочка прыгала на Роме, а он, судя по лицу, еще не проснулся. По мне тоже словно каток проехался. Или танк. Демьянов со своей ретивостью.

– Ева, ты ходила на горшок?

– Да. И вылила дазе.

Я закатила глаза. Значит, возле унитаза лужа.

– Ева, иди на кухню, найди вкусненькое.

Нам нужно как-то одеться, не светя причиндалами – это к Роме относилось.

Когда «дети» убежали ломать и крушить, я набралась смелости и прямо посмотрела на мужа.

– Рома, я сказать хотела…