— Александр Кондратьевич, — пришёл мне на помощь Петров, — я уверяю вас, что эти сведения абсолютно достоверные и анализ обстановки, изложенный лейтенантом Батовым, требует самого серьёзного отношения. Всё, что до сих пор было им изложено и предложено имело полный успех. О деталях недавних боёв в Слониме, Ружанах, Коссово и на Брестском шоссе вы уже знаете. Прошу прощения, что перебил.

— Ничего, ничего, Михаил Петрович. Товарищ лейтенант, прошу вас, продолжайте. Всё, что вы сказали чрезвычайно интересно, — командарм явно ухватил ниточку мысли, но его сладкий голос вкуса разговору не добавил. Напротив, я окончательно убедился, что, начав выкладывать в запале свои соображения, вляпался по самый копчик.

— Итак, — я приблизился к карте, взял со стола карандаш и продолжил излагать свои соображения. — Гот атакует двумя колоннами. Танковый корпус ударит от Молодечно на Минск. Пехотные дивизии при поддержке артиллерии и авиации начнут осаду города, взяв его в полукольцо с севера, а танки двинут дальше на восток, займут Острошицкий Городок, потом нанесут рассекающий удар на Борисов и далее на Смоленск. И, едва наши дивизии втянутся в противостояние с противником на подступах к Минску, им в левый фланг ударит вторая колонна немецкой танковой группы с дальнейшим обходом Минска с юга. Одновременно армейский корпус блокирует наши дивизии в районе Барановичей, отрезая их от Минска. Таково общее положение на 6 июля.

Генералы буквально впились в карту, молча водя по ней пальцами. Потом они почти одновременно подняли головы, и на их изменившихся лицах отражался весь спектр эмоций и чувств от гнева и тревоги до неподдельного интереса.

— Продолжайте, Василий Захарович, — мягко поощрил меня Петров, многозначительно посмотрев на Голубева.

Господи, спаси меня и помилуй. Мог ли я представить, что между делом стану вещать заполосканные и замусоленные в моё время истины нынешним военным корифеям? И вот стою, вещаю, и при этом каждое слово фактически выдаёт меня с головой. Поистине, когда гений спит бодрствует идиот. С другой стороны, время уже сочтено, и терять то мне нечего. На моём месте любой мало-мальски грамотный человек, даже такой дурень, как я, обладая достоверными послезнаниями, смог бы изложить примерный план противодействия наступающим гитлеровцам. Что я и сделал, а заодно скинул с души часть тяжкого груза ответственности:

— С учётом значительных потерь в наших вышедших из окружения дивизиях противостоять наступлению Гота будет проблематично, но можно. В первую очередь не позднее сегодняшней ночи нужно перебросить часть боеспособных соединений из из-под Барановичей в Минск. При этом прикрывающие Минск четыре стрелковые дивизии останутся на местах дислокации, а в ходе операции станут тактическим резервом. В дебюте операции усиленная артиллерией группа спецназа перекроет главную дорогу из Молодечно в Минск. У села Красное шоссе вместе с двумя речками образует треугольник со стороной примерно полтора километра, там мы и устроим засаду. Как только немцы завязнут, механизированный и стрелковый корпуса 10 армии ударят по ним во фланг, прижимая к непроходимым болотам. Одновременно третий стрелковый корпус отрежет немцам тылы. Таким образом, попавший в окружение немецкий танковый корпус будет уничтожен. Когда выступивший из Воложина танковый корпус вермахта сцепится с нашими дивизиями у Ракова, его возьмут в клещи два наши мехкорпуса из состава 3 армии. А кавкорпус, пройдя маршем между двумя колоннами противника, развернётся и прикроет нашим корпусам фланги. Блокирующую группу немцев зажмут танковая и стрелковая дивизии 10 армии. Крайне важно привлечь к операции все имеющиеся в наличии силы ПВО и истребительной авиации, поскольку противник попытается проломить оборону с воздуха. В случае слаженного взаимодействия, в течение суток, максимум — двух, ударная группа Гота перестанет существовать, а группа армий «Центр» полностью утратит наступательный потенциал. После этого можно будет закончить вывод войск из белостокского мешка и стабилизировать фронт по линии Лида-Слоним-Ивацевичи-Пинск.

Генералы сначала хмыкали, потом призадумались, потом облепили карту, громко между собой споря. Спустя полчаса они подняли головы и уставились на меня, как на марсианина.

— Василий Захарович, — проговорил Голубев немного глухим, но спокойным голосом с довольными интонациями, — очевидно, в вашем предложении имеются неоспоримые плюсы, и, пожалуй, оно единственно правильное. Однако удивляет ваша неожиданная и недюжинная осведомлённость. Вы ничего не хотите рассказать нам о себе? — его губы чуть скривились, но радости в той улыбке было мало.

— Я понимаю ваше удивление и недоверие, — я буквально кожей почувствовал опасность и, всячески ругая себя за чрезмерную увлечённость, мысленно лихорадочно искал выход. — На вашем месте каждый вменяемый генерал реагировал бы также. Скажу одно, когда закончится этот кризис, я обещаю, что расскажу о себе всю правду. — Ничего лучшего для отмазки я не придумал.

— Хорошо. Как вам угодно. Но имейте в виду, мы все, а я, во всяком случае, будем ждать. Что касается обеспечения вашей группы, я дам указания, решите этот вопрос завтра утром с Михаилом Петровичем и с нашими начальниками служб от моего имени. Удачи вам.

Я трясся в командирской эмке и думал о встрече с генералами. В целом они показались мне вполне адекватными людьми, и, хотя бы выслушали меня. По крайней мере, теперь операция точно состоится. При этом я матерно ругал себя за несдержанность в суждениях. Теперь генералы с живого меня не слезут. Если успеют. Из отведённых мне в этом времени шестнадцати дней прошло уже десять. Завтра одиннадцатый.

Я чуток расслабился и перестал прогонять из головы давно и крепко засевший неудобный вопрос: лично я чего добиваюсь? Да, случилось так, что некие высшие силы вытащили меня из небытия. Но ведь они не поставили конкретной задачи, лишь пожелали мне оставаться самим собой. А что творю я? А ничего особенного не творю, лишь всё время пытаюсь найти наилучший выход из беспрерывной череды безнадёжных ситуаций, выпутываюсь сам и стараюсь спасти доверившихся мне людей. И не моя вина, что число таких людей растёт не по дням, а по часам. Вместе с тем я честно признался себе, что в глубине души рад, что попал в лето сорок первого. И, как только пришло осознание случившегося, моя неуёмная натура подтолкнула меня к воплощению давней юношеской мечты как-то исправить вопиющие, трагические и несуразные ошибки начала войны. Но, тем не менее, нарастающая лавина событий поглотила меня с головой, и пока я так и не смог найти ответ на прямой вопрос: вправе я ли менять ход истории? И при этом я совершенно точно знал, что лишить меня такого права уже