необходимости платить «по гамбургскому счету» (когда раз в год боксеры в Гамбурге действительно определяют, кто есть кто), известный своим мужеством, помогавший многим преследуемым (о чем немало писал Александр Ват). Я смогу теперь с ним лично познакомиться. Позднее, в связи с Пастернаком и «Доктором Живаго», его будут винить в том, что он по собственной инициативе присоединился к травле. Но это произойдет еще только через несколько лет.

Шкловские жили в так называемых писательских домах. Надо было выйти на станции метро «Аэропорт», сделать несколько шагов, и вот уже идешь мимо закутанной в платок вахтерши, следящей за тем, кто приходит и выходит. Нам открыла дверь Серафима Густавовна, одна из известных сестер Суок, вторая жена Виктора Борисовича. Поговаривали о ее плохом влиянии на мужа, преувеличенной осторожности (вроде бы она сообщала, кому следовало, о каждом визите иностранцев), ее противопоставляли той первой, которая никому из преследуемых не отказывала в помощи. Но обо всем этом мы узнали позже. В тот момент передо мной стояла гостеприимная, улыбчивая хозяйка, стильно одетая, в уютном доме, непохожем на загроможденные советские помещения, а скорее на варшавские интеллигентские. На столе – как обычно – изобилие. У них была возможность закупаться в ЦДЛ. За ужином хозяин играл первую скрипку, говоря без перерыва. Это было похоже на пинг-понг: Юлиан Григорьевич бросал ему мячик, Виктор Борисович его подхватывал, а когда тот падал, то поднимал его, и игра продолжалась. Слушать было очень интересно, но не все удавалось уловить, потому что истории прерывались скороговорками с неожиданными концовками… Мы бывали в этом гостеприимном доме много раз.

Оксман заканчивает свое письмо, адресованное нам 13 июля 1962 года, что нас ждут герценовцы и Шкловский, который хочет увидеться с нами до своего отъезда (осенью?) в Польшу, но готов встретиться и в Варшаве. И действительно, уже вскоре они оба появились в нашей квартирке на задах улицы Новы Свят. После издания в переводе книги о Льве Толстом в издательстве «ПИВ» полученный скромный гонорар позволяет им пройтись по магазинам и кинотеатрам, от репертуара которых они в восторге. Они восхищаются «Веридианой» Бунюэля, «Птицами» Хичкока, на которые мы ходили все вместе. Виктор Борисович был в молодости связан с кино, он даже писал сценарии фильма. Его поражают современные технологии, но ему, вероятно, ближе немое кино, которое, по его мнению, зачастую выражало больше, чем «звуковое».

Мы пригласили их в нашу квартиру вместе с несколькими нашими друзьями, желающими познакомиться с «живой легендой» русской культуры. Как обычно, Шкловский без перерыва говорил, глотая часть слов. Не ведомо, когда исчезали с тарелки домашние угощения. В какой-то момент он неожиданно встал из-за стола и со словами «Я лягу» лег на диван (благо столовая и спальня это одно целое…). Через пятнадцать минут, когда мы продолжали разговор шепотом, он встал, чтобы вновь делиться своими мыслями и воспоминаниями о столь богатой жизни…

В текущем 2008 году, когда мы пишем эти слова, в издательстве «В.А.Б.» вышло второе, прекрасное издание «Льва Толстого» Виктора Шкловского, с большим количеством фотографий. Никто из нынешних читателей не подозревает, какие неприятности были связаны с ним в шестидесятые годы. Мы узнавали об этом снова и снова из писем Юлиана Григорьевича и его жены. Вот некоторые цитаты: «Бедный Виктор до сих пор болеет и стал поправляться после того, как его Толстой пошел опять в типографию в несколько облегченной редакции». Это из письма от 20 января 1962 года. Таким образом, автор пошел на уступки и учел какие-то цензорские замечания. Через несколько дней снова сообщение: «На днях вспоминали Вас у Шкловских. Вышла наконец книга Виктора о Толстом, из-за задержки которой он чуть не умер. Да и сейчас он еще не пришел в себя». Пока дело тянется, Шкловские уезжают в Чехословакию, о чем сообщает нам Ю. Г. Оксман 2 октября 1964: «Шкловские лечатся в Карловых Варах, ждем их в Москве 10 октября; без них очень скучно. Книга о Толстом давно готова, но почему-то не появилась в продаже». В письме от 5 ноября мы снова читаем: «Шкловские после возвращения из Карловых Вар болеют, хандрят, огорчаются. Книга о Толстом, подписана давно к печати, никак не может выйти в свет. Недавно Гудзий, Лидия Дмитриевна Опульская-Громова и я писали новые рецензии на нее, объясняя, почему Толстой получился у Виктора не очень иконописный. Авось все-таки книга выйдет в январе. Арагон прислал письмо, что он будет редактировать перевод книги на франц. язык». Не исключено, что эта последняя фамилия оказалась полезной, и книга в конце концов оказалась в книжных магазинах. Наконец, мы получили радостную открытку из Ялты с вопросом, дошла ли до нас книга о Толстом, высланная нам в конце апреля (книга была издана в Москве в 1963 году). В издательстве «ПИВ» уже давно над ее переводом трудилась Романа Гранас. Ей доверили этот перевод, потому что было известно, что она оказалась в трудной ситуации после своего выступления на VIII пленуме ЦК ПОРП. По крайней мере, так об этом говорили дома у Пухатека. Без проблем книга появилась в польских книжных магазинах в 1964 году и пользовалась большим успехом.

В то же время и мы получили письмо от Шкловских из Карловых Вар без даты:

«Дорогие Друзья! Виктория и Ренэ.

Месяц были в Карловых Варах.

Туман стоял в Зеленой котлине.

Солнце подымалось из-за гор к завтраку.

Гейзер, ворча и задыхаясь, бил как положено.

Играла музыка; немцы гуляли под портиками как положено.

Буковый лес стар и красив.

Будем в Праге. Выедем из Праги десятого вечером. Вагон первого класса.

Утром 11-го явно будем в Варшаве.

Кланяются вам Серафима Густавовна и я.

Серафима Густавовна кашляет.

Виктор Шкловский»

Илья Самойлович Зильберштейн (фотография подарена нам в начале 1970-х годов)

На конверте чешские почтовые штампы были размыты, а на варшавском была четкая дата: 13 октября [19] 64. Так что одиннадцатого нам не удалось прийти на вокзал.

* * *

После моего приезда в Москву мы уже вместе навестили Оксмана – не в общежитие, а в его первой московской квартире, где он наконец-то был вместе с женой Антониной Петровной, его верной спутницей жизни в радости и горе. Отныне мы будем постоянно гостить на улице Первая Черемушкинская, позже переименованной в Дмитрия Ульянова. Мы редко заставали его одного. Чаще всего были и другие гости. Оксман – как и Пухатек – обожал людей. И