Одна девушка, в сумеречном лесу. Её младший брат на шипах в яме. Лай голодных собак. Да нас бы вдвоём там заживо растерзали. Это случайность, это просто чёртова, глупая, тупая случайность. Не я слабая — я жизнь выбрала, чтобы хотя бы потом вернуться… Хотя бы похоронить его. Сказать кому-то, что он там, бедный, несчастный. Чтоб не гнил там в земле, чтоб — пусть хоть посмертно, но домой вернулся. Я этого ведь хотела. И, да, хотела себя спасти.

Какая же дура. Какая я дура, что понимаю это всё только сейчас, когда, формально, на моих руках уже вторая смерть родной для меня души.

Я пойду покурю — и благодарна тебе, Околица, что оставила мне хотя бы этот маяк.

Вот тебе звёздочки. Больше трёх не дам: так себе у тебя отель, уж прости.

***

Курить в рассвет, глядя на лиловые облака и блеклое восходящее солнце — это так… Отпускающе.

Я выиграла битву. Но не знаю, как там с войной. Это ведь только одна, пусть и очень тёмная и долгая ночь — а сколько таких ещё будет? Долго ли я протяну?

Да, свои кошмары я отпустила. Смогла… Не побороть, проработать их. Сражаться с кошмарами бесполезно: они от этого только крепчают. Их нужно принять спокойно, осознать, куда ведут корни тех страшных иссохших ив, что тянут к тебе свои лапы-щупальца — и именно их корчевать. В себе, в своей душе, в своём сердце. Разуме.

Кристина…

Я не могу отпустить её. И не хочу, чтоб она стала моим новым кошмаром. Я ведь невольно стала соучастницей её собственного.

И, знаешь, Кристина? Ты — гнида и тварь. Бедная, бедная Зара. Я очень далека от расстройств разума, но я из Алчевска. Я знала людей, которые правда страдали. Которым было херово. И которые — да — умели имитировать жизнь.

Зарой же ты воспользовалась. Любила её живой и красивой — но совсем не желала ни прислушаться к ней, ни помочь. Ты хоть представляешь, сколько вариантов у тебя было? И из всех, из всех возможных ты выбрала просто убить её… И почему? Просто потому что ты сама не могла выносить её вида. Ещё и решила, что поступаешь так с ней из милосердия.

Просто пустая дура. Мне больше нечего тебе сказать.

Единственное, в чём я с тобой ошиблась — так это в доверии. В том, что поддалась своим чувствам, захотела влюбиться, да нет же, захотела любить тебя.

Спасибо, Околица, что забрала её у меня. Что открыла мои глаза.

Хотя… Знаете, мой страшный сон — он всё-таки сбылся.

Картина будет ощущаться неполной, если не расскажу.

Я не иду курить, но опять ставлю звёздочки. Я хочу это отделить. Пусть живёт отдельным фрагментом. Как фотография. Как мой слепок памяти.

***

Когда я пришла на склон — я ведь совсем опустела. Во мне тогда ничего не осталось.

Меня снова втолкнули в смерть любимого младшего брата.

Меня убедили в том, что я сильная и всё-всё могу — и удар под дых. Оглушение. Полное, полное разрушение.

И я… Я просто подошла к самому краю скалы. Смотрела на чёрное-чёрное море и плакала.

Упав на колени, я обхватила себя за плечи — и уже ничего не видела.

Я позволила боли, тоске, злости — всему этому вырваться из меня в слезах.

Мне было больно и обидно, обидно прежде всего за себя. За своё одиночество. За своё бессилие. Что я ведь по-настоящему любила Кристину, я всё была готова отдать за неё… А я? Хоть кто-нибудь за меня так же встанет? Хоть кому-то я в этом сраном мире нужна? Хоть кто-то сама, для себя, про себя, когда-нибудь захочет меня защитить?

И как в том же кошмаре — я будто вышла из тела. Видела себя на утёсе рыдающей — и между мной-плачущей — и мной, на меня смотрящей словно появилась невидимая стена.

Я отчётливо понимала, как же так полуголая, вся в шрамах, в одни лохмотьях, со спутанными синими, с грязью от запёкшейся кровью прядями, одинока. Не брошена, не оставлена — именно одинока. И я тянула к ней руку. Звала её, пыталась окликнуть — но меня не услышали.

Я на склоне сидела и плакала.

Я чуть дальше, у подножья холма, лупила в незримую стену, отчаянно взывала к себе.

И знаете, что?

Я смогла.

Я смогла проломить барьер — и бежала к себе трясущейся. Обнимала её за плечи. Крепко-крепко к себе прижимала. Ничего ей не говорила — но держала, держала и гладила. Утешала прикосновениями, согревала присутствием. Что хоть кто-то, пусть даже и я-вне-тела готова этой бедной, этой несчастной, разбитой, потерянной всем, что есть у меня — помочь.

Я обещала ей, целовала затылок, шептала ей слова нежности и заботы. И заверила: «Я не оставлю тебя. Я всегда буду рядом. Не позволю тебя обижать».

Та девушка — она ведь уже ни о чём не молила. Ничего не искала. Она стояла на грани смерти. Ждала её, как своё спасение.

И ни за что. Ни при каких обстоятельствах я не позволю погибнуть ей.

Эту девушку зовут Лиза. И, пока мы вдвоём обе живы, никакой силе не дано нас ранить. Нас разлучить.

***

Вот теперь я пойду покурю.

Пока всё это писала, опять столько чувств нахлынуло. Очень нужно спокойствие. Очень нужно прийти в себя.

***

Всё ещё беспокоюсь о Тине, моей подруге. Лес памяти меня отпускает, там всё меньше тёмных непроходимых участков. Даже имя её вот вспомнила.

Она меня, конечно, подставила. Тот парень, о котором она говорила — его нигде нет. Не то, чтобы я искала, да ладно, я даже радуюсь, что никого не нашла — но тревожно. Если он вдруг умер — его смерть уж точно не на моей совести.

Ещё Тина была с каким-то мужчиной и девочкой. Она, кажется, рассказывала о них. Её отец и «малая», так она про неё говорила.

С Тиной мы на болотах встретились. А потом вместе добрели до Околицы, а потом разошлись по разным концам города, особо с тех пор не виделись. И даже притом, что я верю, что она сейчас должна быть в полном порядке — а всё равно о ней беспокоюсь.

Да, пожалуй, я бы хотела встретиться с ней. Была бы рада, приди она ко мне в гости, составь мне компанию.

Знаете… Наверное, здесь и остановлюсь.

Мыслей так много — и все они слишком путаются.