Утомлённый Ягайло принял бы уже первые условия, какие сначала ему подавали крестоносцы; они же, ожидая подкреплений из Германии и веря в Сигизмунда, принять их сейчас не хотели.

В такую минуту прибыл Витольд с ливонским магистром Германом в лагерь. Дороги и более долгого общения с Витольдом вполне хватило, чтобы привлечь его на свою сторону. Герман мягкими словами всё время неустанно выставлял Витольду его собственный интерес, который всегда лучше всего говорит сердцу. Когда прибыли в Мальборг, не подлежало сомнению, что ливонец поставит на своём.

Сам Витольд представил его Ягайле, отдавая ему безмерные похвалы и ручаясь за его расположенность к примирению. Магистр Гарман приехал, как говорил, единственно для свидания с Плауенем, дабы повлиять на него прийти к согласию. Он просил допустить его в замок для разговора, который бы имел целью наиболее быстро положить конец войне.

С тем же великодушием, с каким отклонил измену наёмников, он согласился впустить магистра ливонского ордена в замок со всей его дружиной. Находился в нём и переодетый Куно, и старичок монах, управляющий гданьским приходом.

Когда ливонцы оказались в замке, и они сами и Плауен действительности почти верить не хотели. Неприятель сам помогал против себя. Магистр ливонский имел несколько дней для разговора и совещания. Согласовывали то, как возвратить захваченные замки, как добро в Чехии продать, чтобы иметь как можно больше денег, кого в Германии позвать на помощь и кому письма высылать, как сообщить Сигизмунду, чтобы обещал поддержать своих.

Ягайло с надеждой ждал возвращение ливонского магистра, когда тот замышлял измену против него.

Наконец по прошествии нескольких дней выехал герольд, а за ним магистр Герман со своим отрядом. За ним на телеге ехал больной, стонущий старичок, гданьский пробощ, которого отпустили из милосердия. В телеге, где он лежал, было укрыто тридцать тысяч дукатов, имеющих назначение служить комтурам в Гданьске, Шлухове и Свеце!

Магистр красноречивыми словами выразил свою боль перед королём, что Плауена не мог убедить к немедленной сдаче. Он клялся, что склонял его, уверял и имел надежду, что уговорит.

Дали ему уехать, а осада продолжалась дальше, но уже всё ленивей. Витольд был хмурый, измученный и через несколько дней потом начал выпрашивать, чтобы ему с людьми было разрешено уйти.

– Мои люди, – говорил он, – мрут как мухи, сотнями; избыток и разврат их убивают: всё войско теряю.

Ягайло долго отпирался, обещал ему, что только хотел: Витольд стоял настойчиво на своём. Ему нужно было дать потянуть, а что хуже, для защиты его в дороге от нападения, которому бы сопротивляться не мог, дать ещё несколько хоругвей для прикрытия.

Отъезд Витольда не столько ослабил мощь Ягайлы, как повлиял на дух войск. Было это знаменованием, предпосылкой окончания войны. Половина польских панов рвалась домой; влюблённый Ежи из Течина, каштелян Войницкий, вздыхая по своей Ханне, каждый день говорили королю, что им время возвращаться в Польшу; что Орден, итак уже сломленный, подняться не может; достаточно будет оставить в замках дружину.

Вскоре после Витольда князья Мазовецкие начали проситься с людьми на отдых. Так долго были уже в поле! Король и рыцарство, если без Витольда могли обойтись, тем легче без горсти их людей.

Со стен Мальборгского замка были видны уходящие отряды и всё уменьшающиеся полки Ягайлы. В замке начиналась нехватка хлеба, а людям не хватало терпения; но магистр тянул со дня на день, зная через своих шпионов, какое в лагере расположение.

Ягайло не был уже тем победителем, который на следующий день после битвы светился благочестивой радостью: сейчас он беспокоился и гневался. Тевтонские отряды в провинции росли, как выходя из-под земли.

В самом окружении короля были разные мнения: одни призывали, чтобы осадного положения не оставлять; другие, измученные, откладывали остальное на следующий поход.

Напрасно Ян из Тарнова и Зиндрам Машковский доказывали, что Орден есть гидрой, у которой, если одну голову оставить, вскоре все отрастут; что, давая время, даётся крестоносцам способ спасения; иные кричали, что Орден убит, и что европейские государства поднимут большой шум на короля и народ, если же с жестокостью Орден крестовый тревожить захочет.

Утром пятнадцатого сентября уставший король велел созвать раду. Предполагали о чём будет речь, поэтому те, что к ней принадлежали и когда-либо допускаемы были, побежали к панскому шатру. Молодёжь под командованием Ежи из Тенчина, каштеляна Войницкого, старшие под руководством подканцлера Николая.

Тут также произошла общая стычка, имеющая решить судьбу Ордена и рыцарства.

Витольд, которого магистр ливонский вполне смог переманить к себе, перед отъездом сумел и более слабых, и более жадных умилостивить подарками, чтобы склонили короля покинуть Мальборг. Были в лагере и иные посланники крестоносцев, которые баламутили людей.

Малая горсть видела ясно и знала даже, что в замке со дня на день Плауэн только просьбами и деньгами поддерживал наёмников, обещая им, что Ягайло отступит; они знали, что по прошествии немногим более десятка дней солдаты сами, не слушая старшину, отворят ворота.

Ягайло с обычной своей серьёзностью и холодом сел, будто бы зритель и слушатель. Окружили его паны рады. Вырвался первый от имени большинства рыцарей, среди которых имел авторитет, Ежи из Тенчина, яростно убеждая короля, чтобы рыцарству своему дал отдых и передышку, что и так достаточно сделано для славы оружия и для ослабления Ордена. Его поддержали другие криками и поклонами.

– Милостивый пане! И вам и нам пора по домам. Вернёмся и добьём неприятеля, оставив дружины в замках. Ушёл князь Витольд, пошли мазуры; почему же на наши плечи вся тяжесть должна падать?

Поднялся великий шум, потому что старшие про стыд и позор начали кричать, а другие ругаться, пока король не был вынужден приказать замолчать, а князю Николаю дал голос. Этот уже по панскому лицу видел, что наполовину его смягчил Ежи из Тенчина и этот громкий призыв и просьба.

– Милостивый король, – изрёк он, – лучше было не начинать, если собирались не завершить. На славе мы потеряем, а вся пролитая кровь пойдёт напрасно. Замок остатками защищается и должен сдаться. Мы стоим, и крепко. Если, отступая, мы признаемся в слабости, Орден поднимет голову, попадут в его руку снова все замки и владения. Мы не сделали ничего.

Говоря это, князь подканцлер бросился королю в ноги и со слезами начал его умолять, чтобы не чинил своему имени и рыцарству худшей кривды, и не выставлял себя на посмешище.

За подканцлером заговорили другие, но каштелян Войницкий тоже