Офка видела, как Вердер побежал в замок.

Рынок в конце концов начинал заполняться людьми, привозящими на торг пшеницу и стоящими возле городских весов и мер. Ксендз Ян вышел из костёла после святой мессы. Офка осталась в доме, притворяясь спокойной, но, по-видимому, была взволнована и возмущена.

Около десяти часов показался на рынке Вердер, идущий из замка с опущенной головой. Посмотрел он на каменицу, заколебался, огляделся, и вбежал в неё. Офка схватила платок, который уже несколько месяцев не шила, и села как за работу.

Дверь отворилась; вошёл Вердер, но с опущенной головой и мрачный. Он остановился посередине, словно не знал, что предпринять; гладил волосы и вздыхал. Офка, бросив платок, подошла к нему.

– Случилось несчастье, – сказал он тихо.

Девушка побледнела.

– Каштелян обжора… кто его знает, слишком много ел, наверное; что же вы ему вчера давали? Заболел он; ничего бы не было, но он ксендза уже звал; чувствует, что не выживет, так горит в его внутренностях.

Он посмотрел на Офку, бледное лицо которой покрыл румянец.

– Он много ел, много пил, – проговорила она равнодушно, – всё-таки другие ели и пили то же, что и он, а здоровые ходят. Кто же виноват?

– Кто ему вино наливал? – тихо спросил Ведер. – Он постоянно в болезне кричит, что его вином отравили.

Офка ударила в ладоши и страшно нахмурила брови.

– Я сама ему вино наливала, не отрицаю, – сказала она.

На эти слова прибежала Носкова с заломанными руками.

– Недобрые люди разглашают, что мы вчера каштеляна отравили! – крикнула она с сильным воплем. – Недобрые люди!

– С ними ни спорить, ни целоваться, – прошептал Вердер, – и так плохо, и так не хорошо. Помощи нет. Каштелян был неплохой человек; кто знает, кого после него дадут.

Он ещё не докончил этих слов, когда ударили в колокола у св. Иоанна и все замолкли, потрясённые. Легко было узнать, что звонили по умершему. Офке сделалось плохо; она схватилась за подлокотник стула, покачнулась и села. Вердер отошёл к окну. На рынке стояла кучка людей с поникшими головами; одни рассказывали, слушали другие. Посередине несколько всадников в доспехах ехало медленно к замку с поднятыми забралами, из-под которых было видно нахмуренное и грозное лицо.

– Каштелян должно быть умер, – шепнул Вердер.

– Вы будете по нему плакать? – сказала Офка. – Милый господин, вы, пожалуй, радоваться должны, что их убывает.

Испуганная Носкова, ломая руки, ходила по комнате. Затем, на пороге показался ксендз Ян, возвращающийся из костёла, бледный и очень смущённый.

– Великое несчастье! – воскликнул он. – И почему же это на наш дом упало!? Пан каштелян неожиданно умер, постоянно восклицая, что был отравлен. Вчера он был здесь на пиршестве, о Боже мой! Такое пятно на нас! На этот дом!

– Счастьем, – откликнулась Офка, – всё же не один он у нас пировал, были с ним другие и живут.

Ксендз в молчании заломил руки. Вердер стоял ошеломлённый, Носкова трепетала, одна Офка, вернув уже самообладание, с раскрасневшимся лицом, казалось, больше рада тому, что случилось, чем огорчена.

– Послали уже к королю, – воскликнул кс. Ян, – в замке невообразимый переполох. Одни угрожают, тревожатся другие: что же мы предпримем?

– Никто не осмелится на нас наговаривать! – говорила Офка. – Лишь бы мы сами, чересчур тревожась, не дали им повода. Каждый день умирают люди, а во время пира смерть за скамейками ходит.

И она равнодушно покачала головой.

* * *

Шумящая роща прикрывала поспешно разложенный у берега реки лагерь. По воткнутым у шатров хоругвям было нетрудно посчитать, что их было не более двенадцати, но по их вооружению казалось, что их выбрали из наиболее полных отрядов, которые сражались под Зиндрамом и Грюнвальдом. Это были старые солдаты, обученные и так покрытые железом, что могли затмить иноземных и тевтонских наёмников.

Под другими хоругвями сражались люди одинаково храбрые, но хуже снаряжённые оружием, с которым тогда было нелегко. Домашние оружейники ковали действительно тяжёлое оружие, поднять его было нелегко и не всякий отражали удар. Первый рыцарь нашёл способ за последний грош приобрести лёгкое и крепкое оружие, что резать и ударять не боялось. Именно таким были оснащены те, что у берега реки под деревьями отдыхали, высланные королём, под командованием Витольда, дабы присечь дорогу магистру ливонскому, Генрику, который с несколькими сотнями отборных братьев спешил на помощь осаждённым.

Войско Витольда было слишком слабым, чтобы этим отборным ливонцам могло оказать серьёзное сопротивление. Поэтому шли Зиндрамовы хоругви.

Шатёр князя Витольда стоял неподалёку на холме, а рядом с ним, в выкопанном углублении, был разведён огонь и челядь крутила перед ним жареную серну для панского стола, пока в лесу не показался герольд. Войско, которое отдыхало, когда заметило на опушке конного посланца, размахивающего платком, почти всё вскочило, ибо никто поблизости неприятеля не ожидал, а герольд казался его посланником. На щите он имел какую-то немецкую рогатую эмблему и шахматы, которых никто не знал. Он остановил лошадь, к нему побежал старший из лагеря, долго ожидали, прежде чем наконец привели его к Витольдову шатру.

Самому князю заранее дали знать, он был, поэтому, приготовлен к приёму. Тут и там в лагере раздавались недовольные голоса: только бы вместо битвы не дошло до переговоров. Ворчали, что хоругви напрасно прошли кусок дороги, когда, не встретившись с врагом, наткнулись на герольда. Это был плохой знак.

Герольд имел разговор с Витольдом перед шатром, но его никто слышать не мог. Дали потом послу проводника, чтобы спокойно шёл себе назад, что также не означало ничего хорошего. Едва вкусив то, что ему подали для еды, князь попросил подать коня, никого из польских командующих с собой не взял, только двоих своих и несколько челяди, и поехал в лес.

Это уже было наиболее плохим из всех знаков. По войску ходила весть, что князь был послан на переговоры от магистра Германа, который шёл с ливонцами и против которого было выслано войско.

Действительно, в часе пути, в укромном месте ждала дружина крестоносцев князя Витольда. Она не была многочисленной. Великий магистр, два комтура, один духовный, немного челяди и кнехтов.

Спешившись, они сидели под дубами, ожидая, когда показался Витольд. Магистр Герман встал первым. Этот монах был больше, чем солдат, мужчина высокий, тонкий, немного сутулый, с лицом и глазами, полными хитрости. Когда в роще показался Витольд, остановивший коня и собиравшийся спешиться, великий магистр поспешил к нему, опережая, и успел, когда ещё