– Слыхала, – согласилась она и остановила взгляд на Огарьке. Сокол беспокойно переминался с ноги на ногу, и я боялся, что от волнения его морок спадёт… что-то будет со старухой, если заезжий молодец на её глазах станет зелёным кожей? Ох, пойдут же слухи о проснувшихся раньше времени нечистецах! Назовут дурным знамением, не иначе.

– Не расскажешь ли? – поторопил я её.

– Погань ходит одна, – выплюнула старуха с неожиданной яростью. – Замирает всё ночью. Одни пьяницы в трактире сидят допоздна, а добрый люд закрывает и двери, и ставни да сидит тихо, пока петух не запоёт.

Мы с Трегором и Огарьком переглянулись.

– Что за погань? Давно это у вас?

Старуха облокотилась на забор и задумалась.

– Да не. Недавно. Дней несколько, точнее не скажу.

– Это звери? Может, медведи-шатуны? – спросил Огарёк.

Старуху этот вопрос, видимо, возмутил:

– Какие тебе шатуны! Что я, медведей за всю жизнь не видала? У Великолесья как-никак живём! Не-е, это не звери, не люди и не нечистецы, уж я знаю. Это навь. Жуть. Встали мёртвые, те, кто давно уже мёртв, да взялись пугать живых.

– Нави? – Огарёк шагнул вперёд. – Почему вы так уверены?

– То-то ж. Ещё моя бабка-ворожея говорила: если кто захочет волхвовать, так пусть волхвует травами и словами, да только не смеет играть с жизнью и смертью, иначе Владычица Яви разгневается. Видать, кто-то волхвовал не так, как положено.

Я стиснул зубы. Конечно, была у меня на примете одна такая незадачливая ворожея – её ли рук это дело?

– Благодарю. – Я положил руку на грудь и поклонился старухе. Она цокнула языком, но явно была польщена. – Идём.

– Что ты собираешься делать? – спросил Огарёк, поравнявшись со мной.

– Снимем комнату в трактире. Дальше – увидим.

– Думаешь, навей убьёт ваша с Трегором сила?

– Нави и так мертвы. Говорю же тебе, увидим. Сперва я хочу узнать, насколько правдивы слухи, и встретиться с навями лицом к лицу. Что будет дальше… не имею понятия.

* * *

Я стоял у окна, затаив дыхание, чтобы не замутняло стекло. Давно стемнело, а значит, вот-вот должна была начаться та «жуть», о которой так много говорили в последнее время.

– Ну что? – шёпотом спросил Огарёк. Я дал ему знак замолчать.

– Слушаю.

Я весь напрягся струной, казалось: вот-вот, вот сейчас что-то произойдёт. Но Серебряная Мать равнодушно лила сизое молоко сверху, деревня спала, только доносилось снизу пьяное пение двух мужиков, не отказавшихся от браги даже под страхом навей.

Я уже думал: не привиделось ли чего местным? Может, добавили в брагу слишком много полыни, вот и мерещится всякое? Но нет, всё же я верил своим людям, верил тем, кто пять зим назад поверил мне самому и признал меня князем.

Наконец, мои уши уловили звуки. Сначала они воспринимались как неясный гул, вроде ветра в вершинах деревьев или эха далёкого грома, но постепенно становились явственнее. Что-то гудело и выло, тоскливым плачем обращалось к небу, словно нанятые на похороны старухи-плакальщицы. Я поднял палец, привлекая внимание Огарька. Он прижался ухом к стеклу и приоткрыл рот, а я продолжал всматриваться в мрак до боли в глазах.

– Будто бежит и топочет что-то, – прошептал Огарёк.

– Идём, – уверенно произнёс я и повязал на лицо заготовленный платок – раз местные боялись, что вернулись безликие, нельзя исключать того, что тут могла завестись какая-то новая неведомая хворь. Трегор молча надел маску и натянул капюшон до самых прорезей для глаз.

– Куда? С ума сошёл? – всполошился Огарёк.

– Хочешь – оставайся, – пожал я плечами и кинул ему тоже платок – знал, не останется. Так и вышло.

Мы спустились, миновали поющих пьяниц и незаметно выскользнули наружу, плотно заперев за собой дверь. Я вытащил кинжал из ножен и напрягся, вслушиваясь и всматриваясь. Огарёк и Трегор встали по бокам от меня, тоже держа наготове оружие.

Вои и стоны становились громче, но звучали будто где-то вдалеке. Я дал знак, чтобы Огарёк с Трегором шли за мной, и стремительно, но осторожно двинулся навстречу шуму.

До нас доносились хриплое конское ржание, топот копыт и ног, плач и визги, но мы не видели ничего, что могло бы издавать эти звуки. Я никогда не встречал ничего настолько странного: даже Истод с его безликими были понятнее, потому что тогда я хотя бы видел, с кем борюсь, а тут – ничего. Наваждение, вражья шутка, насмешка – что угодно, но только не истинный враг. Хотя излишняя бравада могла бы стоить нам жизней, если бы мы недооценивали эту невидимую и неведомую «жуть».

Ночь стояла морозная – деревья замерли, покрытые инеем, от крыш изб шёл пар. Под ногами слегка подрагивало – так, будто где-то далеко или даже под землёй шёл бой. В груди у меня снова зацарапало, словно нечистецкая кровь услышала чей-то далёкий зов и решила откликнуться.

В деревне стало безлюдно – попрятались все, разогнанные навью, «жутью». Права была старуха, когда говорила, что с наступлением темноты тут теперь замирает вся жизнь, если, конечно, не считать тех пьяниц из трактира. Все двери и оконные ставни были наглухо закрыты, заперты скотные дворы и птичники, даже псы на цепях не брехали: то ли затаились в страхе, то ли их тоже заперли.

Мы двигались быстро и тихо, перебегали от ограды к ограде, прятались за углами изб. Когда Огарёк или Трегор нечаянно касались плечом моего плеча, во мне поднималось тёплое, бодрящее чувство единства. Я боялся за них, но за себя с ними не было страшно.

– Аж мороз по коже, – хмыкнул Трегор, осторожно заглядывая за угол.

Я молча с ним согласился.

По ощущениям мы были в самой гуще битвы, если происходящее можно было так назвать. Я даже чувствовал ветер от движения и чьё-то дыхание – совсем близко, вот-вот и заденут, но не видел никого. Вои и крики стали отчётливее, оглушали своей близостью, но в них нельзя было разобрать ни слова, и только всхрапывания и ржание невидимых лошадей на всех языках звучали одинаково.

Огарёк дёрнулся в сторону, и я подхватил его за локоть.

– Задели?

– Н-нет, – буркнул он, вертя головой по сторонам. – Но что-то пронеслось так близко, что меня едва не сбило с ног. Как сильный ветер, знаешь.

– Живых никого, – сообщил Трегор, закончив осматривать дворы. – Все по домам забились, навей не видно.

– Зато слышно, – ответил Огарёк. – Вон там особенно шумят.

Он махнул рукой в сторону крайнего двора. И правда, там шумело сильнее всего, даже снег вздымался с земли, будто потревоженный копытами. Я кинулся туда, держа кинжал перед собой, хотя уже понимал, что от навей он не спасёт. Но вроде бы невидимые твари и не думали нападать на нас…

Наклонив голову, надвинув капюшон на самые глаза, я зашагал к амбару, которого почти не было видно за вьюжными вихрями. Тут же меня окружило, будто мешая идти, стало хватать за одежду, но я не обращал внимания, не слушал воплей и не всматривался в метель, принимающую причудливые очертания.