Идо в разговоре больше не участвовал: через весь еще не расписанный притвор, сквозь приоткрытые двери он глядел на полоску рыже-красного неба. Закат. День уходил жарко, медленно, то с маркими росчерками лилово-малиновых облаков, то с целыми снопами золотого света. Невероятно красиво ― как художник Элеорд не мог не оценить и эту почти развратную пляску цветов, и густые тени от предметов, напоминающие вмерзшие в ночь айсберги. Но человек в нем почему-то тревожился: то и дело просил отвести глаза, смотреть куда-нибудь еще. И Элеорд стал смотреть на Идо, на его теряющийся в полумраке профиль и искорки в глазах. А думал он о Вальине.

Король уехал утром. Не просто уехал ― отбыл морем, и трудно было представить, что заставило его избрать такой способ путешествия. Из гавани вышло всего несколько судов, но, как Элеорд успел заметить во время привычной обеденной прогулки, порт почти опустел. Куда делось еще несколько десятков кораблей? И людей тоже, казалось, поубавилось. Неужели… опять?

– Вы не знаете, куда отправился король? ― Иллидика точно прочла его мысли.

– Он же передо мной не отчитывается, ― с натянутым смешком ответил Элеорд.

– Но… ― она уцепилась пальчиками за его рукав, ― вы же немного дружите?

– С влиятельными людьми трудно дружить. ― Элеорд с усилием отвел глаза от Идо и тихо прибавил: ― А влиятельным людям дружить еще труднее.

В последние сэлты он много думал о разговоре, случившемся после разрушения Первого храма, и о том участии, которое проявил к нему Вальин. Думал он и о том, что понимает юного правителя, понимает даже больше, чем тот говорит, ― да только не может по-настоящему помочь. Думалось и о другом ― о Едином храме, о капеллах, о притворе, где одну стену велено расписать крапивой, а вторую ― чертополохом. Зачем? Впрочем, нет, вопрос звучал иначе: достаточно ли? Для немногих, кто безоговорочно послушен воле правителей, ― да. Для тех, кто тоскует по прошлому и кому Разлад принес беды, ― возможно. Но что сделают люди новых убеждений? Жадные, азартные, беспринципные?

Всем и так известно: короли хотят мира и оба в своих землях защищают равенство как людей, так и богов. Прошло достаточно, чтобы это равенство перестало так злить суеверных, а недовольные бароны и графы успокоились. Умер Штиль и унес с собой безволие; что Эльтудинн, что Вальин правили иначе: помогали вассалам в беде, не оставались равнодушными к несправедливости. Они умели и сражаться, и строить, и говорить, не боялись ничего из этого. В этом смысле короли и вправду изменили мир. Но кое-что Разлад все-таки уничтожил ― а может, это уничтожило само время.

Ушло не равенство как таковое, нет… ушла готовность людей быть равными.

Много приливов они были равны перед богами, родом Незабудки и сюзеренами. Но боги открыли глаза, Незабудка увяла, а сюзерены захотели перемен. Оказалось, что можно выбрать сторону ― и откроются новые пути. Для власти. Для мести. Для поиска сторонников. Если началом Разлада действительно был храм Тьмы, то продолжением стали ветры Свободы. Некоторые люди ― такие как просвещенные, и следопыты, и пиратис ― поняли, что им вообще не нужен король. Другие ― отдельные графы, альянсы семей, осколки армий ― решили, что могут выбрать короля сами. И все больше появляется третьих ― тех, кто считал, что каждый может стать королем. Мир выстраивается заново, уже не подчиняясь ни белым хрупким рукам Вальина, ни черным когтям Эльтудинна. Они давно идут против ветра и вряд ли этого не видят. А еще они угасают. Но они надеются, что завершение того, с чего все началось, примирит хоть кого-то. И так или иначе хотят оставить новому миру что-то красивое и незыблемое. Это желание Элеорд понимал и… разделял. Он помнил, как однажды сказал Идо, будто храмы ― лишь груды камней. Забавно, он ведь был уже не юн. И все равно не ведал, что храмы могут быть и посланиями.

«Простите друг друга».

«Примите друг друга».

«Перестаньте убивать друг друга из-за всей этой ерунды. У каждого свой свет и своя тьма, за каждым придет своя Смерть».

«И даже когда вы забудете нас, не забывайте себя».

– Скорее всего, ― Элеорд очнулся от тяжелых мыслей и понял, что Иллидика ждет более понятного ответа, ― у них очередные переговоры с королем Эльтудинном. По крайней мере, надеюсь, что переговоры, а не смертоубийство.

– А это правда, что он… темный… пьет кровь младенцев? ― прошептала Иллидика, поежившись.

Элеорд тоже вздрогнул. Он-то знал, кто из двоих вынужден пить эту кровь.

– С чего ты решила, моя девочка?

– Ну… слышала, ― пробормотала она, ― у них же культ Варац… а еще он вроде как… убивает людей… зубами? Как животное?

– Что за суеверная чушь, ― прошипел Идо. Удивительно: от Эльтудинна он еще недавно шарахался сам. Видимо, многое простил за более-менее цветущий вид короля, вернувшегося из Жу.

Иллидика вздохнула. Конечно же, она, как и всегда, не обиделась, да и сама явно не верила своим словам.

– Я так и думала, ― в голосе ее Элеорд уловил облегчение, ― мне вообще всегда казалось, что он очень добрый. Дома… ну, когда наше графство совсем голодало… он иногда присылал нам корабли с едой. Не то чтобы разной: рисовый хлеб, сладкие коренья, рыба… ― она поерзала, удобнее устраивая на плече Элеорда голову, ― а граф сказал, что подачки от gan нам не нужны, и пригрозил поджогом… но в тот же день толпа убила его, посадила на трон его брата, и тот сразу все взял.

– Эльтудинн ― неплохой человек, ― осторожно проговорил Элеорд, у которого сжало желудок от этой истории. ― И мне жаль, что…

«…что он уехал. Что они с Вальином не стали друзьями так, как становятся друзьями все нормальные люди. Что храм разрушили. А ты, малышка, такая тощая и до сих пор за обедом так прижимаешь ко рту хлеб, что понятно: даже из этой королевской “помощи” тебе доставалось мало».

– Неважно. Никого не слушай. И все, ― пробормотал Элеорд, и в этот момент Идо тоже положил голову ему на плечо. ― Устали, дети мои? И я.

Но они сидели еще долго ― пока не догорел закат и не поблекли тени. Небо стало меркнуть в дверном проеме, а из центральной капеллы потянулись подмастерья, выполнявшие мелкую