Пусть король поскорее вернется. Пусть поскорее откроются двери храма.

И пусть люди прочтут послание и в этот раз не будет никаких руин.

* * *

Рассвет. Все или почти все их с Эльтудинном значимые встречи, прощания, разговоры происходили почему-то именно на рассветах или закатах, когда все силы, добрые и злые, сокрушительнее и самовластнее. И теперь Вальин не мог сделать ничего. Как это произошло?.. Земля уходила из-под ног, а он падал в воспоминания ― быстрые, очень быстрые, словно морское течение. Они пахли порохом, прахом, апельсином. ― Вальин! ― Мой король! ― Господин! ― Маар! Он зашевелил губами. Но не сумел ответить.

Раз. Ему шесть, и он видит в окно, как Эвин играет с друзьями во дворе. Они дерутся на деревянных мечах: визжат, смеются, толкаются, то и дело кто-нибудь падает в траву и легко вскакивает, ухватившись за руки товарищей. К мальчишкам ластится бриз: треплет черные, одинаково черные у всех волосы. Вальин не помнит, как зовут ребят, но понимает: они больше братья Эвину, чем он. У него перебинтовано пол-лица, под повязками едкая мазь. Он не может выйти поиграть. Да и не возьмут.

Эвин вдруг видит его, хватает с земли камень и швыряет в окно. Осколки летят, заставляя шарахнуться; один режет Вальину лоб. «Уйди, урод, ― смеется в голове мертвый брат. ― Тебя даже стекло не терпит».

Урод. Урод. Урод.

Два. Ему девять, и брат привозит его больного с охоты, перекинув через седло. Вальин едва соображает, едва узнает замок, едва понимает, кто это так бежит к нему, что путается в длинной юбке. Хлещет по лицу дождь. Воет ветер. На море буря, жжет кожу, жжет губы… Вальин кашляет. Это похоже на всхлип.

Он смутно видит, как брат спешивается, как кто-то подлетает к нему с вопросом: «Ты с ума сошел?» Рыжие волосы. Острый цитрусовый запах. Ответное «Скажи спасибо, что довез, нянечка». И звонкая затрещина.

― Думаешь, лучше? Да ты вполовину не как он, да ты, да я скажу отцу…

Брат шарахается, держась за лицо. А Сафира уже возле лошади, протягивает руки, чтобы помочь Вальину слезть.

― Тише. Не плачь. Я с тобой, мой хороший, я…

Тише. Тише. Тише.

Три. Ему десять, и Бьердэ, сидя с ним под персиком, рассказывает о детстве на Холмах. Как было холодно, но здорово носиться по цветущим пустошам; как стреляют фейерверки, которые мастера изобретают для празднеств братьев. Как легко старейшины пришивают на место оторванные конечности и прогоняют безумие; как молятся о чудесах, и чудеса случаются. Чудеса для короля, графов, всякого… за себя пироланги обычно не просят. Они ничего не хотят ― может, потому их просьбы слышны богам отчетливее грома. А вот Бьердэ однажды осмелился и попросил.

― О чем же? ― спрашивает Вальин.

― Найти дом, где мне будет хорошо.

Над ними пролетает летучий кораблик: шар из ткани над лодкой, крохотная печка, вырезанные фигурки пилотов. Игрушка оттуда же, с Холмов. Вальин ловит ее и чувствует, как бьется под днищем механическое сердце.

― Но на Холмах столько замечательных вещей! Как можно оттуда…

Бьердэ грустно улыбается:

― Я хотел не вещей.

― А я слышал, у вас ледяные сердца…

Зря он это ляпнул. Но Бьердэ не обижается.

― Лед всегда тает, рано или поздно.

Тает. Тает. Тает.

Четыре. Ему одиннадцать, и он слушает исповедь, сидя в закутке за белой завесой. Она одна из многих, но повторяется раз за разом, одним и тем же срывающимся голосом. Вальин уже знает, что с ним говорит Идо ди Рэс. «Я… я люблю его и ненавижу, я хочу бежать и лечь к его ногам… почему я ― не такой?»

Каждый раз Вальин вспоминает встречи с ди Рэсами на празднествах. Как учитель кладет бледную руку на плечо ученика, как улыбается ему и о чем-то спрашивает, внимательно слушает. Если бы хоть кто-то так слушал его, Вальина, так хотел видеть его рядом, так к нему прикасался. Отец вправе больше любить Эвина, Ширхана не обязана любить никого. Умом Вальин понимает это. Но, слушая Идо, хочет схватить его за горло и встряхнуть. «Ты счастливый! Ты не знаешь, какой ты счастливый!» Но он сидит, сложив руки на коленях. И говорит:

― Иди. Твори. Борись. Радуй его.

Идо отвечает ему: «Я буду бороться».

Бороться. Бороться. Бороться…

Пять. Ему двенадцать, и вокруг зеленеет праздник оленерогой богини. Женщины и девушки, несмотря на холод, танцуют босиком на долинной траве, мужчины ― с ними или жгут на костерках прелые листья. Вирра-Варра беспокойна, в фиирт она покидает мир ради странствий по другим, проживает там жизни, влюбляется, погибает… люди провожают ее и встречают друг друга. В Зеленое Прощание зовут замуж и напоминают о том, как ценят кого-то. Друзьям на головы надевают венки из поздних цветов, а любимым ― гирлянды из них же, на шеи.

Вальин ищет Сафиру. В его гирлянду вплетены желтая пижма и чертополох, который он бережно избавил от иголок. Сафиры нигде нет, нет… но вот он находит ее ― в миг, когда отец украшает ее гирляндой из разноцветных роз. Накидывает, словно петлю на шею, целует в губы, ничего не стыдясь. Резко бросает в жар.

Вальин уходит, чтобы не попасться Сафире ― покрасневшей, счастливой, ― и находит Ширхану, сидящую у одного из костров. Мачеха грустит; белокурые волосы ее красиво блестят в огне, но он же обнажает то, как быстро стареет ее лицо. Она резко поворачивается.

― Что тебе нужно? Что смотришь?!

Знает. Конечно, она все знает, поэтому глаза так блестят. Вальин, не ответив, сворачивает свою гирлянду в несколько колец, надевает этот пышный венок мачехе на голову и уходит. Вслед летит злое, печальное:

― В кого? Ну в кого ты такой?..

Такой. Такой. Такой.

Шесть. Ему семнадцать. Он сидит с Эльтудинном у реки, вода которой становится все прозрачнее, и слушает о его семье. Об отце, которого отравили и чьи добрые традиции попрали. О братьях, которые исчезли, пытаясь его спасти. Он знает, какой вопрос ранит врага сильнее прочих, и потому не спрашивает: «Почему же ты не поехал за лекарством?» Вместо этого он протягивает