Шрифт:
Закладка:
– Давно это у вас, Ирис? ― спросил он, не меняя положения. Он не хотел ничего видеть. ― Да хранит вас Домкано…
– Что? ― Ему ответила темнота, ответила звонко и дрожаще, как пойманная на обмане девочка. ― Я не понимаю…
– Давно? ― лишь повторил он из темноты. Он очень надеялся, что голос мягкий и там нет ни капли злости, ведь злости не было и в сердце. Там скорее догорало облегчение. ― Ты уже не просто рада ему. Ты расцветаешь, едва его увидев. Красиво расцветаешь.
Снова плескали в голове волны, и невидимые чудовища прятались в них. Хотелось думать не о них, куда больше ― о крошечных светящихся созданиях у чужого берега. Спруты, водные девы, киты с островами-мороками на спинах водились и там… но казалось, даже они боятся звездного ковра и не смеют, не в силах его тронуть.
– Вальин, я… ― залепетала Ирис. Шаги пробились сквозь плеск ― она подбежала и обняла его, прижала его голову к своей груди. ― Мой бедный… тебе опять плохо?
Он не хотел отталкивать ее, но и не поднял рук в ответ. От длинных прядей пахло апельсином, и вдруг Вальин вспомнил: так же пахла Сафира, когда заходила в комнату, чтобы его разбудить. Он застыл. Он просто вдыхал и ждал, когда проснется или умрет во сне. Или другого ― что все растает. Растает, и вместо апельсина запахнет прахом.
– У нас не было ничего такого, ― все говорила и говорила Ирис. ― У меня ни с кем не было, я не такая, я…
– Я ни в чем не виню тебя, Ирис. ― Губы разомкнулись почти легко. ― Ты не должна оправдываться, ― он вспомнил, что сказал Арнсту, и повторил почти слово в слово: ― То, как ты живешь со мной, ― не то, чего ты хочешь и заслуживаешь. Знаю. И…
«…И я точно так же тебе лгу».
Она упрямо, отчаянно всхлипнула.
– Я… нет… я…
– Отпусти меня, пожалуйста.
Но она не подчинялась. Не понимала: у Крапивы уже почти нет корней. Вальин вздохнул, погладил ее дрожащие плечи и вдруг осознал, что, при всей жалости к этой потерянной, бездомной принцессе, совсем не чувствует больше вины. Наверное, он просто отдал долги последнему настоящему верховному королю. И всем другим людям.
– Знаешь, как я полюбила тебя? ― зазвенел сквозь еще один всхлип голосок Ирис. ― Это было глупо… так глупо, так неожиданно…
Невольно он улыбнулся.
– Да, Ирис. Меня очень глупо любить, и пора тебе это признать.
– Дурак! ― Она вздрогнула, встряхнула его. ― Никто, никто так не думает, ни я, ни Роза, ни даже этот… твой, чтоб его!..
Вальин молчал ― он ушел слишком далеко. Назад, в мир, где за болью обязательно была радость, где были Бьердэ, Сафира и отец. Были сказки и замки из песка, были исповеди, и не было еще Эльтудинна, Арнста и Ирис. И власть… там не было власти, казалось, она останется в чужих руках навсегда, ведь эти руки не знают ошибок и не способны на зло. А Ирис говорила и говорила:
– Когда меня привезли и я столкнулась с тобой в час недуга… я испугалась, плакала, думая о том, что отец выдал меня ― меня, младшую, ненужную, последнюю! ― Вальин содрогнулся от чужой гулкой боли. ― Выдал за… чудовище. Я прокляла его, и себя, и тебя, я стояла на подоконнике и думала, не разбиться ли мне. Но потом… ― она глубоко вздохнула, ― я вышла из комнаты, решив иначе: убежать в город. И тут снова увидела тебя, уже другого. Такого… ― рука обвела скулу Вальина, ― прекрасного. Как ты смотрел, как держал спину, как приказывал… я узнала тебя только по одеянию и мечу. И я поняла. ― Она вздохнула хрипло, отрывисто. ― Ты заколдован. Проклят. А сказки врут. Каждая принцесса, настоящая принцесса ищет вовсе не Принца, а Чудовище.
Ирис замолчала. Отняв ладонь от глаз, Вальин наконец посмотрел на нее. Она по-прежнему плакала, он же не чувствовал ничего, кроме желания разжать ее руки и сказать простые слова: «Больше ты не обязана в это верить, Принц ждет». Но он лишь спросил:
– И… что же, Ирис? Я никак не расколдовываюсь, правда?
Она отвела глаза.
– Ты… не хочешь. Или у меня не получается. Почему?
Увы, этого ей не понять никогда. И было бы слишком жестоко пытаться объяснить, рассказать в красках, сколько дурных воспоминаний скрыто за одним только цветком на ее ладони и как сложно их отринуть. Поэтому Вальин сказал лишь:
– Арнст хороший человек, но будь осторожна. Ты очень юна, и…
– Я ничего ему не позволяю, ― хмуро прервала она, уже хотя бы не отрицая очевидного. ― Ничего. Я хочу, чтобы первым был ты. Только ты, и…
Вальин взял ее за подбородок, заставляя склониться ниже. Ее щека была солено-горькой от слез, как и губы. Ирис пугливо вздрогнула, заморгала.
– Ты никогда не целовал меня сам…
Не отвечая, он улыбнулся.
– Иди. И, пожалуйста… утешь его за меня.
«Ведь я уже не сумею».
– Что между вами… ― начала она, но Вальин просто не мог возвращаться к тому, что серыми и черными пятнами маячило на военной карте. Поэтому он сказал лишь:
– Позови его поужинать. Без меня. Кусок в горло не лезет… А мне в башню пусть принесут только вина, предстоит о многом подумать.
– Я тебе так противна? ― Она все искала его взгляда, уже едва владела голосом, казалось, готова умолять: ― Вальин! ― В глазах опять блеснули слезы. ― Ты только скажи. Ведь я его прогоню не дрогнув, я прогоню всех, я…
Как же она запуталась и как устала искать, куда пустить корни. Вальин знал это чувство как никто, и жалость в нем поднялась сильнее, до кома в горле. Он не мог сказать «бедная моя девочка»:
Ирис уже считала себя взрослой. Не мог сказать: «Если ты прогонишь всех, у тебя не останется никого, и нас это не сблизит». Не мог сказать ничего от сердца: там почти ничего не осталось за эти приливы. И получилось лишь формальное:
