Шрифт:
Закладка:
смогла заснуть. Я до сих пор помню, как каждый час смотрела на часы. Я была так
измучена. К пяти утра я не сомкнула глаз. Я помню, как думала: «Пожалуйста. Я знаю, что
есть ребенок, который нуждается во мне. Пожалуйста».
Кристин промокает глаза, затем тянется за платочками на краю стола.
– О боже, я не была готова к этому разговору. Я думала, мы будет говорить о
Деклане. – Она вытирает лицо, затем улыбается мне сквозь слезы. – Но в тот самый
момент... Рев, в тот самый момент, как я подумала об этом – раздался звонок. И это была
Бонни. По поводу тебя.
Я совершенно точно не помню этого с ее стороны, но отчетливо помню со своей.
После того, как полиция забрала меня от моего отца, меня отправили в больницу. Многие
из тех моментов засели у меня в памяти – хотя некоторые из них совершенно стерлись.
Иногда я гадаю, может быть мне просто не хватало сил осмыслить их все. Я никогда до
этого не видел врача. Ни рентгена, ни физического обследования, ничего. Если бы я был
здоров, возможно, мне бы дали день или два смириться со своим положением, но персонал
скорой помощи не мог игнорировать сломанную руку. Они также не могли
проигнорировать шрамы и отметины. Я так отчаянно хотел покинуть больницу, что готов
был пойти куда угодно и с кем угодно.
Но когда Бонни привела меня сюда, я думал, что умер. Я думал, что попал в ад. Я
думал, что так меня наказывают.
– Ты был так напуган, – говорит мама мягко. – Я прочитала так много историй о
приемных детях. Я представляла столько различных сценариев, но ничего похожего на
тебя. Я думала, что самым нашим тяжким испытанием будет младенец, которому нужен
будет уход, или малыш с отклонениями в развитии. Но ты... ты отказывался говорить. Ты
никому не позволял прикасаться к себе. Бонни рассказала мне позже – значительно позже
– что социальный работник в больнице настаивал на том, чтобы тебя отправили в
спецучереждение. Она даже угрожала получить постановление суда, но Бонни встала
перед ней и сказала ей прямо в лицо, чтобы та попыталась.
Я сижу совершенно неподвижно. Я ничего этого не знал.
Я мысленно стираю все, что знаю о своей жизни, и пытаюсь представить себе
жизнь в приюте.
И не могу. Все, что я вижу перед собой – это тюрьма, где мы расстались с Джимом
Мерфи, и, думаю, разница была бы невелика.
Я сглатываю.
– Мне жаль.
– За что ты извиняешься?
Кристин поднимается из кресла и садится рядом со мной на диван. Она берет меня
за руку и держит между своими ладонями.
– Когда ты убежал в дом к Деклану в тот первый день... ох, мы так перепугались.
Джефф думал, что мы совершили ошибку. Я так боялась позвонить Бонни, потому что
была уверена, что тебя заберут и пошлют куда-нибудь еще. А когда мы нашли тебя у
Деклана, и обнаружили, что вы играете в Лего... – Ее голос обрывается. Одна рука
прижата к груди, а глаза закрыты.
– Что? – спрашиваю я мягко.
Ее голос звучит так тихо.
– Я никогда не забуду выражения твоего лица. То, как ты отбросил Лего и
попятился от них. Я никогда не видела такого выражения лица ни у одного ребенка, и, надеюсь, никогда больше не увижу.
Я помню те моменты. Тот первый день, когда мой мир перевернулся, когда ожоги от
газовой конфорки все еще были горячими и розовыми под бинтами. Я отбросил те
детальки Лего, потому что боялся, что со мной сделают что-то похуже того, что делал мой
отец, например отрубят мне руки. Я ничего не знал об играх, но слишком много о
последствиях.
Меня не наказали. Меня даже не заставили тут же покинуть комнату Деклана.
Кристин просто села рядом с нами и тоже начала строить.
Я думаю о Мэтью и его истории о Ниле, о его приемном отце. Смотрю на маму. У
нее такие добрые глаза. Она всем желает только лучшего.
– Возможно, увидишь.
– Знаю. – Она сжимает мою руку. – Возможно, еще увижу. И я сделаю все
возможное, чтобы помочь им справиться с этим.
– Ты все еще не ответила на мой вопрос.
– Рев, я не уверена, что могу. Почему не ты? В тот момент, когда зазвонил телефон, я знала, что ты должен быть здесь. Я все еще помню первый раз, когда ты засмеялся. – Она
снова прижимает руку к груди, но затем прижимает ладонь
