— Давай что-нибудь понесу, — предложил я.

— Тут идти-то, — сплюнул Валерка, чтоб я тоже не просился «на рыбу», а спокойно себе шурудил.

Ну и хрен с тобой, думаю, сам тащи. До мостика через Куксу метров, как минимум, пятьдесят, да там ещё…

За речкой дома строились, не пойми как. Одни выходили к ней парадным фасадом, другие концом огорода. Тем не менее, это была улица Транспортная, представляющая собой ломаную кривую точь в точь повторяющую изгибы и петли капризного русла. Лишь возле хаты Тарыкиных, её прорезал узкий проезд, безлюдный и мрачный, как вход в лабиринт Минотавра. От кладки и до него забор походил на грани огромной гайки. Вот там то и начиналась наша глубинка с густым травяным пляжем, знаковое место для тех, кто помнит. Ну как глубинка? Валерке по грудь, Сасику с головой, а мне что-то среднее между ними.

Честно сказать, я ещё издали заподозрил неладное. Походка у нашего атамана стала какою-то неуверенной.

— Чёта народу сегодня откуда-то привалило, в воду не влезть!

Мимо проходим, искупнёмся в другом месте…

Ему далеко видно, это мне из-за кустов нифига. Слышу только, что там многолюдно. Смех, шлепки по воде, пацанские «чур ни» да бабские взвизгивания.

Выходим на оперативный простор — мама моя! Только в речке с десяток харь, плюс те, кто загорает на берегу. Из девчонок я сразу узнал Сазонову Алку, свою будущую любовь. Только в этот раз она мне не очень-то приглянулась. Рядом с ней на траве лежала… чёрт бы её подрал… дом, где живёт, помню, а имя с фамилией подзабыл. Оно и немудрено. В этой жизни ещё не сталкивались, а с последней встречи в реале… сразу и не сосчитать, сколько годочков прошло! По-моему, Женька, или я ошибаюсь? Лежала, короче, её подружка.

Я их так… взглядом из толпы выцепил, и ноль внимания. Не такое видали. Купальники на них типа рабочих комбинезонов с открытой спиной. Там спрятано всё, что девушки будущего будут выставлять напоказ.

В общем, чешут Погребняки по дуге, по-над забором. Лежбище сторонкой обходят. Атаман чуть впереди, Сасик собачкой семенит под ногами, заглядывает в глаза. А я шевелю по прямой, между тел. Остановился возле подружек. Сделал вид, что кого-то знакомого в

речке узрел. Для правдоподобия даже рукой махнул. А сам думаю: неужели это она, повелительница моих бессонных ночей со слезами в подушку, грязною пяткой чешет комариный укус? Может, что-то в душе шевельнётся? А оно ни фига…

Тут Женька, или как её там:

— Ты что тут, придурок, стоишь, солнышко застилаешь? Ноги иди помой. Вонища, дышать невозможно! — и вместе Сазонихой ловят «хи-хи», аж животы затряслись.

Вот сучки! Хотел я им под ноги сплюнуть, да пересохло во рту.

Так отошёл. Ну, думаю, сучка, будет тебе любовь! За тот и за этот раз. Злой, падла, словами не передать! Тут, как нельзя кстати, кто-то из речки как заорёт!

— Э, Загребной! Ты чё тут, дрова собираешь? Иди-ка сюда, дай закурить!

Я тада: кто, интересно, такой камикадзе, что на чужом краю до местных пацанов заедается? Это ж не просто так попросил человек сигаретку, а с дальним прицелом. Если ему ответят, что курева нет или, хуже того, «я не курю», значит в блатном понимании это лох. На это последует: «Дай двадцать копеек!». Снова нет — предложит попрыгать, а он типа послушает, в карманах звенит или нет. И весь этот глум для того, чтобы возвыситься в девичьих глазках через то, чтоб другого унизить и растоптать.

Смотрю, возле берега, где я стою пузыри, пузыри… и хмырило какой-то вынырнул из воды. Шумно так, с шиком, чтоб все видели, и заценили. Бабы ж на травке лежат! Головой влево мотнул, чтобы стряхнуть с лица капли влаги, волосы уложить, и меня обрызгать. И снова:

— Э, Загребной! Я тебе что сказал⁈

Валерка ещё не успел обернуться, чтоб помотреть, кто там кого окликает, а я уже сверху вниз:

— Эй, нищий!

Тот:

— Чё⁈ — не расслышал.

Я ему громче и чуть ли ни по слогам:

— В церкву иди! На нашем краю по пятницам не подают!

Даже Валерка услышал. Забрал он у Сасика банку и сетку, что-то ему шепнул, тот только пятками засверкал! Уж что-что, а бегал младший Погребняков быстрее меня. Этого не отнять. Сам же он, вместе со всеми рыбацкими причиндалами, отступил за изгиб реки. Из-за густых кушерей место событий обозревает, подмогу ждёт. Не за спичками же, он младшего брата послал?

И мне легче, хоть надежда впереди есть. Не хочется огрести по мусалам: ни старому, что где-то во мне, ни пацану. Высказаться то я высказался — злость сорвал, душу отвёл, а сейчас под ложечкой засосало и нахлынуло осознание. Как говорил богатырский конь из детского мультика, «ну, дурак!»

Не было б рядом Сазонихи, я может, и убежал бы. В сторону от Валерки погоню увёл. А при ней нельзя. Вдруг, снова влюблюсь? Они, кстати, с подружкой смеются в покат. Понравился перл про церковное подаяние. А этот хмырило будто с ума сошёл. На берег бросается и грозит страшными карами: я мол, сейчас вылезу, глаз тебе кое-куда натяну, и заставлю моргать! Цепляется пальцами за траву, которую сам же обрызгал, по третьему разу соскальзывает и всё! Но с каждой неудачной попыткой ругается всё сильней.

А я себе думаю, что это человек зря на говно исходит? Вниз по течению три раза шагнул — и отмель. Вышел спокойно на берег — натягивай себе на здоровье. Не сразу смекнул, что он тоже боится. Не меня, ясное дело, а того, что может произойти как в анекдоте:

'Заяц стаду:

— Блатные есть?

Волк-охранник:

— Ну, я блатной!

Медведь из кустов:

— Со всех по червонцу, с блатного стольничек!'

А что? Вполне может подумать, что левый какой-то сопляк. Я ведь не