нежный и тревожный взгляд удрученного князя Скородума, устремленный на дочь, чтобы убедиться в этом. И в придачу Дарована станет женой не кого-нибудь, а Светловоя! Лучшего жениха на всем свете! Если бы Мать Макошь предложила Смеяне занять место Дарованы, она не пожалела бы ничего за такое счастье. Оказывается, и независтливый нрав остается таким лишь до тех пор, пока не встретится нечто, по-настоящему достойное зависти.

Смеяна бросила взгляд на Светловоя: что он?

А он – ничего. Приняв чашу из рук Дарованы, он поклонился, поблагодарил. И хоть бы что-нибудь еще сказал! Нет, лицо Светловоя оставалось таким же спокойным и задумчивым, как было по дороге сюда. Так же он мог бы смотреть на воротный столб. «Ослеп он, что ли? – в настоящем негодовании подумала Смеяна. – Такой подарок ему от Макоши, а он что?»

Но княжну Даровану, как видно, не удивляло равнодушие жениха. Она бросила на него лишь один взгляд, а потом посмотрела на отца, как будто хотела сказать ему: «Вот видишь? Что я тебе говорила?» И Скородум пожал плечами: «А что я могу сделать?»

– Княжич Светловой утомился с дороги, – поспешно сказал Кремень, стараясь подправить эту странную встречу жениха и невесты. – Ему отдохнуть надо. А там все вместе и старый год проводим. Прости его, княже.

Дарована вздохнула с облегчением, а князь Скородум как будто ожил и заторопился.

– Да, соколик, ехал-то ты далеко, да еще полюдье… – забормотал он, словно сам был рад скорее спровадить будущего зятя отдыхать. – Что за разговор теперь? Вот отдохнете, и в баню опять же… Топили с утра…

Княжна Дарована молча поклонилась и вышла из гридницы. Кроме нескольких слов приветствия, от нее больше ничего не услышали. Светловой поклонился ей вслед и хотел идти, но князь Скородум вдруг взял его за плечо. Кончик его носа подрагивал, лицо выражало странную смесь жалости и суровости. В другое время Смеяна повеселилась бы, но сейчас не могла, всем сердцем ощущая, что душевная боль этого смешного человека не меньше, чем ее собственная.

Князь смолятичей не умел и не хотел тратить время на вежливые и пустые речи, особенно сейчас, когда дело касалось самого для него дорогого.

– Послушай, свет мой! – начал Скородум, глядя в глаза Светловою доверчиво и требовательно разом. – Я раньше никогда не видел тебя, а ты не видел ни меня, ни моей дочери. Я не так глуп, как выгляжу, и знаю, что этого сватовства желал твой отец, а не ты.

– Он грозил, что посватается сам, – поспешно сказал Светловой. – Моя мать… Я не мог допустить, чтобы отец отослал ее, а он…

Скородум внушал ему доверие, на его прямоту хотелось отвечать искренней прямотой, и Светловою уже было стыдно, что он приехал за невестой, не питая к ней любви и даже рассудком не желая этого брака.

– Да, да, мой мальчик, это хорошо. Это делает тебе честь! – сказал Скородум, будто заранее знал все обстоятельства, и у Светловоя потеплело на сердце: похвалой этого человека можно гордиться, потому что Скородум всегда говорит только то, что думает, и безошибочно отличает достойное от недостойного. – Мне жаль говорить об этом, но твой отец… не сказал тебе всей правды. Он уже просил у меня мою дочь для себя. Но я ему отказал. Моя Дарована слишком молода для такого мужа, да и не такой он человек, чтобы сделать ее счастливой. И тогда он стал сватать ее за тебя. У него не было другого выхода.

Светловой поднял глаза, готовый поклониться Скородуму, как самому Сварогу. Восхищение его добротой заслонило даже стыд за собственного отца. Оказывается, есть на свете князья, которые искренне желают счастья своим детям, не принуждают их ради долга. Даже если Скородум на свете такой один, на этом свете уже стоит жить.

– Я согласился на обручение, но поставил условие, что моя дочь должна сначала увидеть тебя, – продолжал Скородум. – И если ты ей не понравишься, то я не стану ее заставлять. Тебе труднее – ты должен непременно привезти ее в Славен. Иначе твой отец будет искать себе соратников в другом месте. У заревического князя две дочери. И, насколько я знаю Доброволода Мстивоича, хотя бы одну из них, младшую, он отдаст хоть пущевику замшелому, если это покажется ему выгодным. Так что и тебе, и твоей матери придется трудно, куда ни кинь.

– Я думал вот о чем, – начал в ответ Светловой. Он не собирался заговаривать о главном так скоро, но Скородум уже казался ему ближе родного отца и хотелось рассказать ему все. – Я хотел просить твою дочь, чтобы она поехала со мной в святилище Макоши и помогла мне отыскать Чашу Судеб. Моя судьба настолько запуталась, что люди мне помочь не могут. Только богиня.

– Я передам ей. – Скородум кивнул. – Но сейчас говорить об этом не время – в ближайшие пять-шесть дней только зимние духи будут веселиться на свободе, а добрым людям следует сидеть возле огня. Ты не забыл, что сегодня – конец года?

* * *

Пока речевины устраивались на ночлег в отведенной им дружинной избе, небо начало темнеть. Сегодня был самый короткий день в году – конец старого года. На княжьем дворе собирался народ. За Светловоем зашел посадник – пора было зажигать новый огонь.

Набросив свою рысью шубку, Смеяна первой побежала на двор. Она любила священный живой огонь, зажигаемый трижды в год: на проводах старого года, на Медвежий велик день и на Купалу. Но не меньше влекла ее возможность еще раз увидеть Даровану. Отроки украдкой переглядывались и недоверчиво двигали бровями, слыша, как Смеяна сыплет восторженными похвалами красоте княжны, а она говорила от души, не чувствуя никакой ревности. Напротив, после всего услышанного Смеяна преисполнилась радостной верой, что теперь-то все будет хорошо. Дарована, конечно, не захочет выходить за Светловоя, а отец не собирается ее заставлять; Светловой будет избавлен от невесты, но князю Велемогу не в чем будет его упрекнуть. И, может быть, Светловой все-таки полюбит ее, Смеяну! Она знала, что главной ее соперницей является вовсе не смолятичская княжна, а сама богиня Леля – хотя о каком же соперничестве могла здесь идти речь? Но все же, видя одно препятствие почти преодоленным, Смеяна всей душой верила, что и все остальное как-нибудь образуется.

Когда они вышли во двор, Дарована уже стояла возле своего крылечка с двумя девушками и князем Скородумом. Смеяна жадно рассматривала ее, пользуясь остатками дневного света. На Дароване была шубка из белого горностая, покрытая темно-красным шелком, из-под белого платка с шитым золотом очельем спускалась по спине одна из трех кос – две другие были закручены в баранки на ушах. По сторонам лица покачивались при