в еде, не только в том, что в деревнях стоят не костелы с острыми башнями, а церкви с куполами, похожими на женскую грудь. Нет, эта разница засела где-то глубже, где-то возле сердца, так глубоко, что ее не увидеть, хотя она ясно ощущается. Шеля это видит, но понимает, что русины (или украинцы, если угодно) – всего лишь дети, а детям нужен отец; им никогда в голову не придет, что они могут быть кем-то другим, нежели были всегда, то есть подданными Речи Посполитой.

Шеля достигает Львова ко дню святого Германа, однако сам город он заметил тремя днями раньше. Львов возвышается среди зеленых холмов, словно многоцветная туча на закате. Кажется, что это призрачный город, что подобно этой туче он вот-вот рассеется, и не останется ничего, кроме воспоминаний. Золотые купола бесчисленных храмов и дворцов сияют так, что слепит глаза; невозможно слишком долго смотреть на них, как нельзя глядеть прямо на солнце. Говорят, что такие города иногда встречаются в пустыне, но они исчезают, когда подходишь слишком близко, и от них остаются только песок, камни и скорпионы.

Львов же не исчезает. Наоборот, с каждым днем и с каждым часом он становится все более реальным. Уже видны двенадцать жемчужных врат и стена на двенадцати фундаментах из драгоценных камней. И выглядят они так, будто в город ведут все дороги из любого уголка мира.

Якуб вступает во Львов с западной стороны. Бронзовые львы у врат провожают его настороженным взглядом. Шеле не нравится этот взгляд. Львы видят его сердце, но Якуб не желает, чтобы в его сердце кто-либо заглядывал. С чувством, будто идет он причащаться с нечистой совестью, Шеля проходит ворота. Он опускает глаза, чтобы не встретиться взглядом с бронзовыми стражами.

Дорога к губернаторскому дворцу уходит вверх, извивается крутыми изгибами то вправо, то влево. Шеля проходит мимо белокаменных домов, с пеларгониями выбивающимися из окон. От цветочного запаха свербит в носу и щиплет глаза. Якуб проходит мимо церквей и мечетей; их купола сверкают в полуденном сиянии, из недр храмов доносятся пение и струятся пряные ароматы благовоний. Он проходит по бульварам с платанами, по которым тянутся толпы людей: некоторые мужчины в легких льняных пиджаках и шляпах, другие в длинных одеждах, с тюрбанами или тюбетейками на головах, а женщины все, как разноцветные бабочки – нимфалиды и махаоны, одна другой красивее, и даже пожилые дамы сохраняют в себе сияние молодости. Тут и там паучьим шагом снуют черные евреи и продают розовую воду, потому что день жаркий и вот-вот начнется гроза.

Якуб съедает легкий завтрак в чайхане в тенистом переулке. Хрустящие лепешки из нута он заедает нарезанной дольками сырой свеклой и запивает чаем из самовара; чай крепкий, сладкий, а в стакане плавает серебристая веточка шалфея. Вроде ничего значительного, но удивительное чувство сытости разливается по телу. Смуглый чайханщик зазывает гостей прямо с улицы, как приманивают степную птицу: чай, чай, чай.

Петляя улочками, переулками и тесными проходами, Шеля пытается добраться до Дворца. Город путает его пути. Переулок, который некоторое время вел в гору, вдруг закончился крутой лестницей вниз. Широкие улицы выводят к высокой стене, или к воротам в чей-то сад, или же на площадь, на которую, кажется, никто давно не заглядывал, потому что из-под булыжника пробивается трава и дикая морковь. Над Львовом повис самый жаркий час, от жары стучит в висках, а все твари ищут убежища, и лишь пауки, скорпионы и змеи греются на каменных мостовых.

Однако Якуб упрям и в конце концов добирается туда, куда хотел. Дворец губернатора окружен девятью минаретами разной высоты, к нему ведет широкая лестница, над воротами вырезаны три резные вороны – герб Галилеи, а вход охраняют львы, только уже не бронзовые, а золотые.

– Я Якуб Шеля, хам. Я пришел с жалобой на своего пана, Викторина Богуша, негодяя и шельму.

Так он говорит и показывает запечатанное письмо. Львы молчат, но Якуб не отступает.

– Я Якуб Шеля, хам. Я пришел с жалобой на своего пана, Викторина Богуша, негодяя и шельму.

Но Львы неподвижны. Якуб терпеливо ждет. Солнце скользит по небу к горизонту, и жара спадает. К вечеру Шеля пробует еще раз.

– Я Якуб Шеля, хам. Я пришел с жалобой на своего пана, Викторина Богуша, негодяя и шельму.

Не дождавшись ответа, Якуб проводит летнюю ночь в ночлежке для бедняков. Она расположена на одной из площадей, и у нее нет крыши и даже стен; на четырех деревянных жердях просто держится кусок толстого полотна. Между этими жердями натянуты веревки, и на них, развешанные, как грязные лохмотья, спят бедняки. За это они платят половину крейцера, а на вторую половину могут получить стакан чая с маслом и солью и грубое одеяло, чтобы прикрыть спину – по ночам холодный ветер тянет из пустыни.

На другой день Якуб возвращается к губернаторскому дворцу. Он трижды требует приема, но львы снова молчат.

После полудня Шеля идет искать какую-нибудь недорогую чайхану. По дороге в саду, полном мальв, он встречает девушку. Девушка развешивает белье, то появляясь, то исчезая за белыми простынями. Якуб видит ее волосы, лишенные цвета, как будто Восточное солнце выжгло из них все краски, и теряется в догадках: она это или не она?

Девушка, заметив, что незнакомец смотрит на нее, дразнит его – появляется то с одной, то с другой стороны, срывает мальву, вставляет в волосы. Она вроде бы не обращает на Якуба внимания, совсем никакого. Но Якуб Шеля не дурак и не наивный сопляк, он знает, что девушка за ним украдкой наблюдает. Ведь, хотя он и не слишком молод, хотя и лишился пальцев, но в нем есть и мужская красота, и мужицкая сила, а это девушкам всегда нравится.

– Я видел тебя зимой, – говорит он. – Ты спала глубоко под землей.

– Сейчас лето, – отвечает девушка. Вроде бы на Якуба не глядит, а все-таки смотрит.

– Я вернусь за тобой, ты поедешь со мной. У меня есть поместье, ты будешь там хозяйкой. Только от Богуша избавлюсь.

Девушка, Мальва или не Мальва, смеется. Мужчины вообще говорят разные вещи, а девушки верят, потому что глупы. Она, однако, не глупа и потому отвечает:

– Возвращайся верхом и со свитой, тогда поговорим.

– Я вернусь.

На третий день Якуб вновь отправляется во дворец и трижды требует приема. Он уже собирается уходить, когда один из львов начинает медленно моргать, вилять хвостом влево и вправо и наконец произносит глубоким, гулким голосом:

– Заходи, Якуб Шеля. Губернатор